Берю очень огорчен.
– Прошу прощения, – бормочет он, – я думал, это заяц. Издалека не разобрать...
– Каждый может ошибиться, – великодушно заявляет Пино.
Лично я иду подобрать мою птичку и кладу ее в ягдташ. Фелиси обрадуется, когда я принесу ей этого месье.
Утешив Пардерьера, мы продолжаем боевые действия.
Берюрье обещает смотреть в оба, перед тем как стрелять. Успехи Берюрье подтверждают, что я был прав, что встал позади него. Так действительно разумнее. Когда он охотился в последний раз, то попал в задницу одному крестьянину, и тот не мог сидеть два месяца. Вы мне скажете, что крестьянин ведь жив, хотя все время на ногах? Согласен, но все-таки совсем не иметь возможности присесть...
Дойдя до рощицы, Пинюш падает возле дерева, но быстро вскакивает, потому что дерево это – каштан, земля вокруг него усена острой кожурой и он посадил себе в зад несколько заноз. Он без тени смущения спускает штаны и просит Берю вытащить из его тела посторонние предметы. Толстяк, добрая душа, опускается на колени перед тощими пострадавшими ягодицами папаши Пинюша и вытаскивает из задницы нашего достойного коллеги занозы своими толстыми пальцами с глубоким трауром под ногтями.
Пардерьер и я продолжаем охоту, бросив короткий взгляд на печальную интермедию. С дерева взлетает фазан. Бизнесмен без жалости снимает его. Он немного расстроен из-за своего сеттера, но меткий выстрел чуточку улучшил его настроение...
Мы прошли еще с полкилометра, когда позади нас раздается выстрел. Я оборачиваюсь посмотреть, не пристрелил ли Берюрье Пино. Нет, оба бегут между кочками. Я направляюсь к ним спортивным шагом.
– Я убил фазана! – кричит мне Пинюш. – Здоровенный экземпляр.
– Только мы не можем его найти, – жалуется Толстяк.
– А ты уверен, что задел его?
Это сомнение огорчает старика. Он начинает злиться.
– Да будет тебе известно, Сан-Антонио, что я был одним из лучших стрелков в полку. Имею бронзовую медаль! Когда мне было двадцать лет, я с пятидесяти шагов перерубал игральную карту!
– Боюсь, теперь ты не попадешь с двух метров в слона!
Эта шутка, которая, согласен, неблестящая, оставляет его холодным, как Арктика.
Вдруг Толстяк, копающийся в кусте, издает пронзительный крик, поднимает кучу перьев и потрясает ею, вопя
– Вот она, зверюга!
Мы подходим и становимся кругом, что для двоих представляет некоторую сложность. Вместо фазана Пинюш шлепнул голубя... Если это убавляет ценность добычи, то повышает ценность выстрела, потому что голубь меньше фазана.
Папаша Пинюш берет свою жертву и начинает ее ощупывать в районе зоба.
– Он не совсем умер? – спрашивает Берю.
– Как его пульс? – спрашиваю я. – Неровный, прерывистый, лихорадочный, нитевидный, слабый?
Пино качает головой.
– Его просто нет!
Он кладет добычу в сумку от противогаза, служащую ему ягдташем, но что-то привлекает мое внимание.
А это не что иное, как маленький металлический футляр, зафиксированный на ноге особым кольцом.
– Подожди-ка!
Я осматриваю предмет.
– Знаешь, Пинюш, а ты шлепнул почтового голубя.
– Ну да!
– Посмотри! Или он был начальником почтовой службы своего полка!
Я беру кольцо и футляр. Внутри футляра я обнаруживаю маленький листок кальки, покрытый непонятными знаками.
– Это чЕ такое? – спрашивает Берю, отличающийся особой сообразительностью.
– Шифровка.
Пино не может прийти в себя.
– Черт побери! – хнычет он. – Я перехватил армейское сообщение. Только бы меня не расстреляли!
Я его успокаиваю:
– В армии давным-давно не используют голубей Разве что с горошком и поджаренными хлебцами.
– Что же тогда это означает? – беспокоится Берюрье.
– Понятия не имею. Может быть, конкурс любителей голубей, а может, темная история. Я отдам это Старику, пусть решает.
– Как думаешь, почтовый голубь съедобен? – тревожится Пинюш, галопом возвращающийся к своим гастрономическим интересам.
– А почему нет? – иронизирует Берю. – Ведь почтальон такой же мужик, как остальные.
Этот аргумент убеждает Пино.
Глава 2
Через четыре дня после этой памятной охоты, ознаменовавшейся вышеописанной бойней, Старик вызывает меня в свой личный кабинет. Комната выглядит унылой, как старый номер «Биржевого вестника», а руководитель Секретной службы кажется веселым, как катастрофа на шахте.
Когда я вхожу, он стоит перед бюро красного дерева, кулаки лежат по сторонам блокнота, а голова, голая, как задница, блестит в лучах электрического света.
Шеф открывает окна, только когда уборщица приходит наводить в кабинете порядок. Остальное время он, как животное из вивария, ограничивается искусственным светом, поставляемым компанией «Электрисите де Франс».