Перед отъездом Галкин еще раз проинструктировал нас насчет предстоящей операции. Кроме того, майор предупредил Синицына, что за меня лейтенант отвечает головой. В его словах проскальзывало что-то отеческое. Мне даже показалось, что Галкин действительно переживает за меня, и лишь неотложность предстоящего нам дела вынуждает его без боя уступить свое «опекунство» над самым юным представителем своей группы.
До Ташкента мы добирались в плацкартном вагоне. Мне досталось место на верхней полке. И я с интересом наблюдал за происходящим вокруг. Половину пассажиров составляли женщины-узбечки в пестрых, как павлиний хвост, платках и таких же шелковых платьях. В сравнении с ними мужчины были одеты куда как скромнее. Преобладал серый цвет. Если не считать расшитых белыми узорами тюбетеек и двух-трех цветных халатов. Женщины шумно переговаривались на манер базарных торговок, не обращая совершенно никакого внимания на галдеж их сопливой ребятни. В то время как мужчины, особенно старшего поколения, безучастно озирались вокруг или, время от времени, дремали. Еще на вокзале лейтенант Синицын приобрел несколько газет. Теперь же он упорно пытался вникнуть в смысл написанного там под аккомпанемент восточных языков. Я умудрился уже набросать на листке и уронившего свою седую голову на плечо соседа старика, и выглядывающую из-под полы его халата бестолковую мордочку ягненка, как Синицын постучал в мою полку. Я свесился вниз.
— Галкин выделил нам с тобой деньги на покупку одежды, — сообщил он.
— Гражданки, что ли? — не поверил я своим ушам.
Лейтенант улыбнулся. Я спустился на его полку, сообразив, что Синицын изнывает от скуки.
— Ты размеры-то свои вспомнишь? — поинтересовался Синицын.
Я призадумался.
— А, не ломай себе голову, — успокоил он меня. — Я думаю, в ташкентских магазинах обслуживание лучше, чем в глубинке. А если нет, то будем мерить до тех пор, пока не подойдет.
Я согласно кивнул. В этот момент ягненок жалобно заблеял.
— Видишь, и барашек со мной согласен, — быстро отреагировал лейтенант.
Старик-узбек беззлобно хлопнул по ушастой голове своей морщинистой ладонью, от чего ягненок тут же и спрятался.
Мы посмотрели на дремавшего старика и продолжили беседу.
— Интересно, а почему мы не можем заниматься этим делом в форме? — спросил я.
— Ну, вот ты сам подумай… — он запнулся. — Слушай, тебя же вроде Вячеславом зовут?
— Да.
— Давай хотя бы на время этой поездки перейдем со званий на имена, — неожиданно предложил он. И потом добавил: — Меня Алексеем кличут.
Он протянул мне руку. Я с готовностью ее пожал.
— Так вот, Вячеслав, ты сам подумай, если мы к тому партийному чину в его больничную палату в форме нагрянем, так сказать, в кирзовом грохоте, как он на это отреагирует?
Я пожал плечами.
— Да его же кондратий хватит.
— Почему?
— Потому что все партийные, особенно ветераны КПСС, ужасно боятся людей в форме.
— Почему это? — снова не понял я.
— Как бы это тебе получше объяснить? В момент становления коммунистической партии ее членам приходилось переживать многочисленные трудные этапы. Они подвергались частым проверкам. Ведь КП нуждалась в убежденных и надежных приверженцах своим идеалам. Потому, особенно в ее ветеранах, крепко засело чувство страха. Страха за возможные сделанные ими ошибки, а также за ошибки, которых они не сделали, но еще могут сделать, даже сами того не осознавая.
— Какое же это отношение может иметь к партийному работнику, с которым нам предстоит познакомиться?
— Самое непосредственное. Пока мы еще не знаем тонкостей, но тот факт, что человек с партбилетом попадает в сомнительную ситуацию с участием бюста вождя пролетариата… в который, возможно, вселилась нечистая сила… может даже в наше время потянуть на путевку в психиатрическое заведение.
— Но нам ведь еще даже не известно, что здесь замешана нечистая сила.
— А это, поверь мне, уже не столь важно. Люди, отвечающие за чистоту репутации как всей организации, так и ее отдельно взятых членов, не потерпели бы даже намека на что-то подобное.
— Подождите, товарищ лейтенант…
— Вячеслав, мы ведь договорились. Называй меня Алексеем.
— Прошу прощения. Я хотел все же выяснить вопрос с нечистой силой.
— Продолжай.
— Я не помню, чтобы майор Галкин хоть словом упомянул об этом. Он лишь произнес слово «катавасия».
— Нет. Он не просто сказал «катавасия». Галкин сказал, что «во всей этой катавасии не последнюю роль играет… бюст Ленина».
Мне пришлось согласиться с лейтенантом и даже позавидовать его памяти.
— Пусть так! Однако из этого не следует, что здесь замешана нечистая сила, — не унимался я.
— Во-первых, Вячеслав, мы с тобой не члены родительского комитета, которых послали разобраться, почему Петя Иванов опять не появился в школе. Так? Так! И поверь мне, что если бы ветерану партии бюст Ильича просто упал бы на ногу, навсегда изменив размер его обуви, или разбил ему нос, когда старичок, задремав, уронил голову на стол, нас бы по таким пустякам не стали бы привлекать. Согласен?
Мне не оставалось ничего другого, как признать его правоту.
— А во-вторых, я уже не первый год знаю майора Галкина. И научился, так сказать, читать между строк. То есть понимать скрытый смысл им сказанного. Если Галкин говорит «катавасия», то это может означать только одно…
Я весь превратился в слух. Хотя мне это и стоило огромных усилий в окружающем нас шуме.
— … чертовщину!
Из глубин халата старика-узбека снова послышалось блеянье.
Синицын указал ладонью в сторону старика и совершенно серьезно добавил:
— Вот! И барашек не даст соврать.
Я засмеялся, но споткнувшись о колючий взгляд старика из-под прикрытых век, тут же и прекратил веселье.
Лейтенант промокнул платком вспотевший лоб и произнес:
— Эх, Вячеслав, сейчас бы холодненького пивка. — И вдруг, вернувшись к теме, добавил: — Галкин еще и упомянул, что бюст тот не простой, а говорящий…
Я призадумался. О вселении духов в тела душевно больных или подверженных большим психическим нагрузкам людей, я уже кое-что слышал. Однако бюст Ленина, да и кого бы там ни было еще, предметом одушевленным не является. В физике я особо не рубил, и все же никак не мог себе представить, как такое возможно…
— О чем размышляешь, профессор? — шутливым тоном поинтересовался Синицын.
— А возможно ли такое вообще, Алексей? — впервые за все время обратился я к лейтенанту по имени.
— Вселение нечистой силы в бюст Ле… в неодушевленные предметы?
Я кивнул.
— Вы ведь в школе, наверное, Шекспира проходили. Так вот, у него хорошие слова на этот самый счет имеются: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
— А вам, я имею в виду вашему подразделению, уже приходилось сталкиваться с подобным раньше?
— Да, — просто ответил он. — Правда, что касается случаев подобного рода, очень трудно определить, где мы действительно имеем дело с феноменом, а где его нам только пытаются разыграть.
— Как это? — не понял я.
— Пример. Однажды нас вызвали к одному мужику, у которого на даче, якобы, росло говорящее дерево. Представь себе! Если я не ошибаюсь, это была старая груша. Хозяин данного чуда вел себя как заправский артист. Как если бы он играл мага на сцене театра. Прежде чем приблизиться к дереву, он, например, делал непонятные пассы, что-то там нашептывал. У нас уже сразу закрались подозрения, что там не все чисто. В смысле, что этот мужик просто-напросто жульничает. А потом мы и вправду услышали низкий, какой-то прямо-таки утробный голос. Груша, представляешь, заговорила.
— Ага, — отреагировал я. — И что же она сказала?
— Что-то про свои корни, которыми она, якобы, соприкасается с костями почивших в той земле древних воинов. В общем, чушь несусветную. А также про некое проклятие, которое ляжет на всякого, кто возьмется это проверить.
— Да ну, на фиг! — не поверил я. — Прямо так и сказала? Я бы в такое тоже никогда не поверил.
— Почему? — вдруг удивился Синицын.
— Это ж явная лажа, товарищ лей… Алексей! — воскликнул я. — Сначала оно, это дерево, значит, раскрывает какую-то свою тайну, а уже в следующую минуту запрещает проверить достоверность сообщенного.