Я осторожно проскользнула к Сабине в спальню, легла на соседнюю кровать и сказала ей на ухо:
– Не огорчайся, пусть они уезжают, а я останусь с тобой.
Ева уехала с Ренатой, и через неделю вернулась за своими вещами – Рената была права, после прослушивания ее тут же приняли в эту одаренную школу. Поскольку школа была всесоюзная, при ней был интернат – это такой дом, где одаренные дети спали и ели.
И тогда мама Валя объявила, что они со Львом Ароновичем недавно поженились и теперь ее фамилия – Гинзбург. Получилось, что только я осталась Столярова: папа Леша умер, а мама Валя стала Гинзбург.
– Оставайся Столярова, – сказала мама Валя. – Хоть бедный Леша был не подарок, тебе его фамилия в жизни пригодится.
Она теперь не боится, что ее спросят, какая у нее была раньше фамилия – до Гинзбург она была Столярова, а глубже никто не копает. Но, слава богу, никто не потребовал, чтобы я называла нашего нового Гинзбурга папа Лева, я могла говорить ему просто Лев – он считал, что это звучит красиво и душевно. Он так и сказал «душевно».
Мы устроили маленькую свадьбу – мама Валя испекла торт, а Сабина испекла какое-то итальянское блюдо из лапши с фаршем под названием «лазанья», которое немного подгорело, но все равно было очень вкусное. На свадьбу пригласили профессора Синицкого, руководившего диссертацией Льва, и его жену Лилиану Аркадьевну. Я для этого случая вплела в косички голубые банты под цвет глаз, маме Вале портниха сшила белое платье с кружевным воротником, и Сабина тоже принарядилась – для этого она вытащила из сундучка, хранившегося под кроватью, длинное сиреневое платье с пышными рукавами.
В Сабининой столовой мы накрыли красивый, под стать нашим нарядам, стол, а на кружевной скатерти расставили остатки драгоценного фарфорового сервиза, при виде которого жена профессора высоко подняла брови и воскликнула:
– Откуда у вас такая прелесть? – Она тоже принарядилась ради нашей свадьбы – на ней было серое платье из блестящего шелка, обшитое черными кружевами.
От ее вопроса щеки Сабины заполыхали малиновыми пятнами, и она сказала тихо:
– Это остатки моего приданого.
Лилиана Аркадьевна на этом не успокоилась, она перевернула одну из уцелевших фарфоровых чашечек и разглядела какой-то значок на ее донышке.
– О-о-о! – пропела она, – настоящий севрский фарфор! Где вы его купили?
На Сабину вдруг что-то накатило, она забыла про свою вечную осторожность и ответила: «В Вене».
– О, вы бывали в Вене? – не унималась профессорша.
– Да, я там жила несколько лет, пока посещала семинар профессора Зигмунда Фрейда.
Ноздри Лилианы Арнольдовны затрепетали:
– В доме девятнадцать на Берггассе?
– Боже, вы там бывали? – задохнулась Сабина.
– Да, у меня в юности было небольшое расстройство нервов и я ездила к доктору Фрейду на консультацию.
– Значит, вы тоже ходили туда, сначала по Порцелланштрассе, потом сворачивали на Берггассе и входили в дом девятнадцать? Поднимались по этой роскошной лестнице с витражами на каждой площадке?
– Да-да, лестничные окна выходили во внутренний дворик с круглой клумбой в центре. А поднявшись по лестнице, я звонила у тяжелой дубовой двери, и мне открывала красивая молодая женщина, которая была секретаршей Фрейда.
– Это была Минна, сестра его жены Марты.
Мне казалось, что Сабина и Лилиана не слушают друг друга, а поют дуэтом, как пели в опере, куда Сабина несколько раз водила меня с Евой, что-то вроде: «Бежим, бежим! – О, ты прекрасна! – Бежим! Погоня близко! – Дай мне взглянуть в глаза твои!»
Их пение не понравилось профессору.
– Лили, – сурово сказал он по-немецки, – ты забываешься.
У Лили испуганно затрепыхались ресницы.
– Не беспокойтесь, – утешила я их по-немецки, – в нашем доме вы можете разговаривать без опасений о чем угодно.
Профессор захохотал так, что фарфоровые чашечки зазвенели на фарфоровых блюдечках.
– Это что за чудо-дитя с косичками? – спросил он, утирая слезы.
– Это моя дочь – Сталина! – гордо ответила мама Валя.
Профессор поморщился, и я быстро сказала:
– Не обращайте внимания, герр профессор. Зовите меня просто Лина.
Тогда, задыхаясь от смеха, он спросил меня:
– А что думаешь о Зигмунде Фрейде ты, чудо-дитя с именем Сталина?
Я понятия не имела, что думать о Зигмунде Фрейде, и постаралась схитрить. «Скромность не позволяет мне высказывать свое мнение о столь великом человеке», – процитировала я из одной немецкой книжки, которую мы с Сабиной читали совсем недавно.
Профессор Синицын перестал смеяться и сказал серьезно: «Что ж, вполне естественно. Знаете ли вы, что имя Фрейда сегодня запрещено не только в России, но и в Германии?»