Владимир Алексеевич РЫБИН
СЕКРЕТ СЕН-ЖЕРМЕНА
— …Мария! Смотри, Мария, опомнишься, да поздно будет! Ты вспомни, какой он в прошлом году приехал? Будто молодой, порхал, ты в сравнении с ним совсем старухой была. И теперь он ровно на свидание торопится, неужто не видишь?..
— Так ведь он в нашу деревню едет, — робко возразила Мария — женщина неопределенного возраста, про которую только и можно было сказать, что ей за сорок.
— Али в деревне девок нет?!
— Деревня-то уж давно пустая стоит. Один дед Кузьма со старухой только и живут, помирать все собираются на отчине, да никак не помрут…
— А ты больше слушай своего Васеньку. Он тебе наговорит. Дед Кузьма!.. Да ныне бабам только свистни — в пустой деревне объявятся. А то из города приедут. Ты погляди, погляди, с кем он в вагон будет садиться…
Давняя Мариина подруга, такая же дама не то, чтобы в годах, но и давно уж немолодая, уперла руки в боки и воинственно встала посреди комнаты.
— Я сама, сама посмотрю, а ты уж решай.
— Не надо, Алена, — жалостливо попросила Мария. Ее пугала сама мысль такого демонстративного недоверия к мужу. Как это можно выслеживать?! Ровно шпиона какого! Ей казалось: только толкни недоверие — само покатится.
— Как это не надо?! Лучшая подруга гибнет, а я не вмешивайся?! Я тебя этому аспиду на растерзание не дам.
— Да какой он аспид?!
— Аспид и есть, кто же еще! Он, видите ли, молодится, а жена в старухах пропадай?! Я его выведу на чистую воду, меня не проведет…
— Не надо бы, а?!
— А ты сиди тихо. Я сама все сделаю…
Тут дверь отворилась, и в комнату вошел Василий, человек бодрый, молодой на вид, и только совсем поседевшие волосы да морщины у глаз говорили, что лет ему уж немало.
— Кукуете? — весело спросил он. — Стареете, кумушки…
Лучше бы он не говорил последних слов. Обе женщины взвились со своих мест. Но Мария тут же и рухнула обратно, разревелась. Зато Алена подступила к нему с таким неистовством в глазах, что он попятился.
— Мы как есть, а ты вот все молодишься. С чего бы, а?!
— Секрет один знаю, — улыбнулся он.
— Твои секреты подолами панели подметают.
— Ты о чем?
— Все о том же. Ишь, кавалер выискался! Смотреть тошно…
— А ну вас, — махнул рукой Василий и вышел, хлопнув дверью.
— Теперь молчи, виду не подавай, — принялась Алена наставлять подругу. — Провожать не ходи, пускай думает, будто ты ничего не подозреваешь.
Они замерли, прислушиваясь к шуму в соседней комнате. Вот щелкнули замки чемоданчика, который Василий всегда брал с собой, когда уезжал, вот глухо шмякнулся об пол тяжелый рюкзак, приготовленный в дорогу. А потом Василий замурлыкал песенку своей молодости про любимый город, который может спать спокойно, и видеть сны, и зеленеть.
— Молчи! — шепнула Алена. И тут же сама заговорила взволнованно: Ишь, запел. Спите, мол, тут, дрыхните на здоровье, а я поеду свои делишки обделывать.
Алене не повезло в семейной жизни. Муж бросил ее на третий год после свадьбы, бездетную, кругом одинокую. На нее этот разрыв подействовал так тяжело, что она больше не решилась выходить замуж. Так и жила, считая всех мужчин ветренниками, которые только и думают, как бы сделать женщин несчастными.
— Маша! — крикнул Василий через стенку. — Ты собираешься? Пора уж.
Не услышав ответа, он приоткрыл дверь.
— Ты разве не проводишь меня? — спросил он, видя, что жена не двигается с места.
— Поезжай уж, — выдохнула Мария. — Я устала.
— Ну, как знаешь. — Он подошел к ней, поцеловал в щеку. — Приеду через две-три недели. Писать не смогу…
— Вот видишь? Что я говорила? Не хочет, чтобы провожала, — заговорила Алена, когда Василий ушел. — Ну я уж поймаю, от меня не уйдет. Ты сиди тут и ни с места, а я пойду. Всю правду вызнаю, уж не сомневайся…
Алена прибежала через час, раскрасневшаяся, с торжеством в глазах.
— Что я говорила?! Ты слушай, слушай, зря не скажу. Мужик он и есть мужик, только отвернись…
— Расскажи толком, — взмолилась Мария. — Что было-то?
— Не один он поехал, вот что. Смазливая такая бабеночка. Уж как он вокруг нее — и «пожалуйста», и "будьте добры". И чемоданчик ее — наверх, и нижнюю полку свою — нате вам, сам на верхнюю полез, будто молодой…
— Так это, наверное, просто попутчица…
— Ишь ты, попутчица! Ты поглядела бы, как он ей улыбался, а как она ему!..
— Тебя-то он видел?
— Видел.
— Ах, как нехорошо!..
— Не видел бы, кабы просто так ехал. А то ведь все по сторонам зыркал. Ну и углядел, куда там спрячешься?
— Ну и что?
— Ругаться начал. Все, говорит, не угомонишься, сорока…
— Так и сказал? — засмеялась Мария. — Это же он шутил, я знаю.
— Ты там была? Ну и не говори. Я ему эту «сороку» еще припомню. Я бы сказала им обоим, чтоб покраснели вместе с чемоданами. Да промолчать пришлось. Другая думка запала, боялась спугнуть.
— Что еще за думка?! — Мария сжалась вся, оглянулась на дверь.
— А мы накроем их, голубков. Пускай поуспокоятся денек-другой, а уж потом…
— Ой, Алена, не к добру это. Чует мое сердце.
— Раньше надо было чуять. Теперь уж слушай, что говорить буду. Сиди и слушай…
Утро выдалось тихое и ясное, когда Василий сошел с поезда. Оглянулся — никого, один только и сошел. А бывало, когда мальчишкой прибегал сюда семь верст от деревни Березовки не велика даль для молодых ног, — тут, на этих самых путях, к приходу поезда всегда толкался народ. Кто-то уезжал, кто-то приезжал, бабы яблоками торговали, свежими огурцами, картошкой, скрипели подводы, фыркали лошади. И колокол гремел у станционной пристройки. Он и посейчас висел, этот колокол, почерневший, давно не чищенный, и было удивительно, как это его еще не стащили охотники за экзотикой — туристы.
Василий отошел в сторонку, бросил на землю рюкзак, сел на свой чемоданчик и закрыл глаза, представляя эту былую станционную суету. Поезд ушел, затих вдали, и навалилась тишина. По ту сторону путей шумели близкие сосны, солнце, поднимавшееся над лесом, грело спину. То ли вагонный недосып давал себя знать, то ли разнежило возвращение в края родные, но не хотелось Василию вставать: так бы и сидел целый день, не двигался.
Рядом зашуршало, он открыл глаза и увидел девушку с матерчатым городским чемоданчиком в красную клетку, в легкой сиреневой кофточке ручной вязки.
— На поезд опоздала? — спросил он.
— Нет, я с поезда.
Василий недоверчиво оглядел ее всю, остановил взгляд на туфельках на модном каблучке.
— Городская, что ли?
— Я из города еду, — поправила девушка. — А сама здешняя, из Березовки.
— Из Березовки?! — изумился он. — Да кто ж ты такая?
— А я вас помню. Дядя Вася вы.
— Постой, постой!..
И тут он вспомнил. Невероятно было узнать в этой лебедице того "гадкого утенка", которого он видел, да и то мельком, лет пятнадцать назад, когда в Березовке еще жили несколько семей. В то время он еще не знал своей тайны и поездки сюда не были для него столь необходимы. Приезжий человек для немногих оставшихся березовских ребятишек был как пришелец с другой планеты, и они ходили за ним по пятам.
— Как тебя звать-то?
— Маша.
— Маша?! — Он даже привстал, таким знаменательным показалось ему появление юной Маши в тот самый момент, когда приехал он сам. — А зачем тебе в Березовку?
— Дед у меня там. То есть прадед. Ну и вообще.
При слове «вообще» на миг похмурнело лицо ее, и Василий понял, что у Маши, не иначе, личная трагедия, и она, еще не понимая малости этой беды в сравнении с большой жизнью, кинулась куда глаза глядят. А куда тянет человека в трудную минуту, как не на родину, где было столько светлого и беспечального?
— А ты надолго туда?
— Не знаю. — Она нервно передернула плечиками, словно отвечала тому, чья бессердечность погнала ее в эту дорогу.