В другом письме, 10 ноября 1942 года, та же Нонна писала:
«Наша жизнь, мамочка, хуже, чем у собак. Суп дают такой же зеленый, который по-прежнему никто не ест. У меня от думок иссох мозг и глаза от слез не видят. Сегодня все двенадцать часов работали голодные. Но плачь не плачь, а работать нужно... Какая может быть работа у человека голодного изо дня в день. Придет начальник, или сбоку сидящая немка подгонит: «Нонна, арбайтен шнеллер, шнеллер!» («Нонна, быстрее, быстрее работать!»). Дорогая мамочка, как мне тяжело без вас... Я от обиды плачу. О, есть еще хуже, еще тяжелее, но я не в силах описать... Мы уже привыкли к тому, что в два часа ночи открывается дверь, полицай зажигает огонь и кричит: «Ауфштеен!» («Встать!»). Сразу же встаем и выходим во двор. Стоим час. Начинают нас считать. Ждем вторую смену, когда войдем во двор. Замерзаем, пока стоим во дворе. Мыслимо ли — почти босые ноги. А иной раз проливной дождь идет или мороз. Я просто не в силах всех переживаний и мучений описать... Мамочка, я устала... Сейчас работаем вместе с украинцами, французами и сербами. Мамочка, если можно, то вышлите посылку — луку и чесноку: у меня цинга. Не откажите в моей просьбе».
...В северной части центра столицы Польши — Варшавы, среди кварталов новых домов, стоит величественный белый памятник героям варшавского гетто.
Этот район в 1940 году фашисты, захватив Варшаву, отгородили от остального города шестнадцатикилометровой стеной. За нею оказались запертыми и обреченными на гибель четыреста тысяч граждан Польши — евреев, среди которых было много детей. Гибли, умирали сотни тысяч. И когда через три года в гетто осталось в живых из каждых десяти только двое, когда осталось только семьдесят тысяч взрослых и детей, фашисты направили туда специальные команды, чтобы вывезти для уничтожения еще шестнадцать тысяч человек. Эсэсовцев встретили гранатами и огнем из пистолетов и ружей. Это было 18 апреля 1943 года. Фашисты отступили. Они вызвали на помощь бронетранспортеры и танки. Но семьдесят тысяч людей сражались. Они сражались на каждой улице, в каждом доме. Во главе восставших были коммунисты. Много месяцев подряд до этого дня польские товарищи тайно переправляли в гетто оружие, какое им удавалось доставать. И в эти дни восстания над домами гетто реяли флаги — бело-красный и красный — знамя борцов за справедливость.
Горели гитлеровские танки, падали фашисты. Они подвезли артиллерию, вызвали авиацию, но восставшие сражались до последнего. Коммунисты-поляки обстреливали фашистские батареи с тыла, пытаясь не дать им бить по восставшим. И лишь 16 мая фашистский генерал Шроп отправил Гитлеру последнее донесение: «...еврейский район в Варшаве не существует... Общее число уничтоженных евреев составляет 56 065».
…Возможно, что мистер Бунзен и не был сам фашистом, но он и его приятель Джулиан Харвей свято верили в то, что побеждает только сильный и безжалостный! Так ли это далеко от того, к чему призывают фашисты?
Но мысль о фашистах, распускающих свои щупальца в Америке, сообщения об их открытых выступлениях в Майами заставили подумать и о другом. Не был ли фашистам неугоден Артур Дюперо? Может быть, он относился к числу тех честных американцев, которые, борясь за будущее своих детей, требуют запретить фашистские общества в Америке? Фашисты могли подложить на яхту мину замедленного действия...
Тогда мистер Харвей и сам тоже пострадавший?
И все же неясно, почему он спасся не вместе с остальными, а один?
Продолжим же изучение обстоятельств дела и представим себе дальнейший путь, пройденный журналистами и следователями...
На вилле Харвея.
Тревога.
Цифры на снимках
Фирма «Эллис и К°» заняла новое и малодоходное место невдалеке от дома Харвея. Эллис установил свой ящик у большого рекламного щита, разложил газеты и начал зазывать прохожих.
Ральф Буллит принял приглашение и встал возле, терпеливо ожидая своей очереди. Было за полдень... На противоположной стороне улицы в двухэтажном домике Харвея, спрятанном в глубине двора за высокими листьями кактуса и зеленью декоративных деревьев, ничто не нарушало покоя. Репортеру представилась фотография этого дома на газетном листе и подпись: «Отсюда Дж. А. Харвей ушел со своей женой в море, чтобы вернуться одному».