– Ты все время странно на меня посматриваешь, – подала голос Жанна. – Что-нибудь случилось?
– Не знаю, – вздохнул Дима. Он устал и был слишком расслаблен, чтобы врать. Тем более врать ей. – Представляешь, я сейчас вспоминал то, что было когда-то с нами…
– Да? Странно. Ты часто об этом думаешь?
– В том-то и дело, что нет… В последнее время…
– А знаешь, почему ты вспомнил об этом теперь?
– Почему? – Лавров даже остановился, ему стало интересно, что сейчас выдаст Жанна.
– Лавров, у тебя просто угрызения совести. Мне не хотелось об этом говорить… Мы были вместе, когда Вера погибла. Это ужасно. Но мы это пережили. Я хочу, чтобы ты знал – я тебя люблю. И не жалею ни о чем. Когда мы расстались тогда, когда ты женился – я думала, умру. Теперь у нас есть шанс начать все заново, понимаешь?
Дмитрий стиснул зубы:
– Нет, не понимаю. Пока… Извини. Зачем ты вообще затеяла этот разговор?
Жанна отпустила его руку:
– Лавров, не дуйся. Я дура, Лавров. Просто мне больно видеть, как ты мучаешься. Попробуй отвлечься, влюбиться в кого-нибудь… Ты у нас всегда был донжуаном!
– Представляешь, сегодня со мной чуть было это не случилось. Увидел в метро девицу, и показалась она мне краше ясна солнышка… Даже пошел за ней, а она при свете оказалась таким крокодилом, что боже упаси! Пришлось срочно раскланяться.
Жанна рассмеялась – мелодично и невесело.
– Думаю, ничего страшного. Первый блин всегда комом, а в Москве не перевелись еще девушки, несхожие с крокодилами…
– А что мы остановились? – поинтересовался Дима.
– Так мы же пришли! – снова рассмеялась Жанна.
Они действительно стояли у дома Жанны.
– Извини, зайти не приглашаю. Ужасно устала, хотелось бы сразу лечь…
– Конечно, отдыхай. Мне тоже пора.
Жанна исчезла в подъезде и, остановившись у окна второго этажа, проводила взглядом удаляющуюся в сторону остановки такси фигуру. Чудак – как он обрадовался перемене разговора… И в самом деле, зря она подняла эту тему. Зря. Еще ничего не зажило, ей и самой страшно вспомнить, как разговаривал с ней бодрый и ехидный следователь, как уточнял: состояли в связи? Как часто встречались? Кто их видел в тот вечер? К счастью, запомнила их и продавщица в маленьком магазинчике, у которой покупали вино, и старушка у подъезда… Жаль, что Жанна не нашла в себе сил порвать с Дмитрием тогда. Жаль, что согласилась тянуть невнятную связь. Остались бы друзьями, а теперь – как справиться с общей виной? С этой щемящей жалостью? Жалостью, которую можно хлестать стаканами, плавать в ней и, наконец, утопиться. Но эта жалость, надо признать, – неплохой стимул для творчества, и в качестве модного аксессуара она тоже хороша. Этакий легкий налет мировой скорби.
– Следует оставить мировую скорбь и пойти спать, – сказала себе Жанна, открывая дверь.
Дмитрий доехал до дома на такси. Настроение у него значительно улучшилось, и он сам не мог бы сказать почему. На какой-то момент Лавров вдруг остро осознал, что молод, здоров, богат и свободен и все в жизни у него впереди. Жанна сказала: я тебя люблю. Пусть. Это пройдет. Она просто к нему привязана. В любом случае между ними все кончено. Он больше не сможет к ней прикоснуться. Между ними встала мертвая Вера. Но в мире еще много девушек!
Да что это он расклеился, в самом-то деле? Или сказывается отсутствие женского общества?
Словно уловив ход мыслей своего пассажира, таксист оглянулся и спросил весело:
– Что это ты один гуляешь? В такую ночь… Тут поблизости знакомые девчонки живут. Могу познакомить, а?
– Да нет, спасибо, – махнул рукой Дмитрий. Потная физиономия таксиста с маленькими сальными глазами и толстыми негроидными губами (к нижней прилип окурок) не внушала доверия. «Могу себе представить, что там у него за девчонки…»
– Ну, как хочешь, – добродушно подмигнул таксист, и в душе у Димы шевельнулся веселый язычок пламени. А что, может рискнуть? Снять какую-нибудь, почище и помоложе, привезти к себе и провести ночь с живым человеком, а не с ледяным призраком покойной жены… Лавров не знал продажной любви, но сейчас ему захотелось именно этой остроты, этого перчика – незнакомое женское тело, приторные ласки, притворные стоны… Но разве не то же самое с Лизой? Не то же притворство – более или менее искусное? Ради денег или ради положения в обществе?