Стоило только постучать пинцетом о кормушку, как они оба уже сидели кто на плече, кто на руке. Кличек своих они не признавали. Когда Малышу было двадцать шесть дней, с головы исчезла последняя пушинка, а на тридцать первый день — детская желтизна у основания клюва.
Самым радостным для меня днем было 7 августа. Малыш (ему исполнилось сорок дней) неожиданно засвистел. Свист его больше смахивал на сипение, но для меня было важно то, что птенец оказался самцом. Самки-то у чечевиц не поют. Значит, на будущий год он у меня спросит по-настоящему: «Ви-тю ви-и-дел?» В последующие дни Малыш к свисту добавлял щебечущие, коверкающие пение канареек колена. На руку теперь он садился только во время еды, а в возрасте сорока семи дней Малыш стал самостоятельным: на руку его нельзя было заманить даже любимым лакомством.
20 августа Малыш при потушенном свете заметался по комнате. Это означало, что вольные его собратья с этого дня улетали на юг, в далёкую Индию. В течение трёх дней и ночей метался Малыш по квартире. Я не стал выпускать его па волю: воспитанный в домашних условиях, он вряд ли выжил бы в естественной среде.
По сей день Малыш живёт в комнате, клетку и вольер не переносит. Иногда он может сесть знакомому и незнакомому человеку на плечо или голову, но стоит только протянуть руку, как он немедленно улетает. Однако, если никого из нас нет в квартире, Малыш скучает и начинает летать из комнаты в комнату. Когда мы обедаем, он, к нашему удовольствию, бегает по столу и отведывает блюда. Сейчас Малышу четыре месяца.
ПРЕДПРИИМЧИВЫЙ ВОРОБЕЙ
В небольшом колке нашел я интересное дупло дятла. Оно было выдолблено в стволе сломанной осины под шляпкой гриба-трутовика. Гриб служил отличным навесом над
лазом в дупло. Гнёзда больших пёстрых дятлов я находил и раньше, но у всех у них роль навеса выполнял изгиб ствола дерева.
Необходимо было сфотографировать гнездо вместе с хозяевами, пока они его не покинули. Ставлю палатку в полутора метрах от дерева. В течение часа дятлы летали вокруг да около, тревожно «квикая», но к гнезду так и не приближались. Вместе с ними вокруг старой осины мельтешила парочка полевых воробьев.
Решив, что сделать снимок вблизи не удастся, оснащаю фотоаппарат самым мощным объективом и отхожу от дупла метров на двадцать. Делаю несколько снимков. Хочется сфотографировать момент кормления дятлом птенца, высунувшегося из дупла. Но осмелевшие после моего ухода дятлы, побывав в гнезде по нескольку раз, исчезли в соседнем колке. Терпеливо жду — авось повезёт. И вдруг…
Глазам не верю: к дуплу подлетает полевой воробей и исчезает в нем. Чудеса да и только! Гнезда своего он там сделать не мог — дятлы его немедленно бы разорили. Но что, в таком случае, ему там нужно? Пока один воробей находился в дупле, второй, если можно так выразиться, был на страже, и в тот момент, когда дятлы появились из соседнего колка, отрывисто и тревожно чивикнул, Первый пулей вылетел из дупла и уселся на ближайшую ветку.
Я осторожно вскрыл дупло при помощи ножовки и топорика. И что же? В дупле — всего один, уже готовый к вылету дятленок, и больше — ничего. Ни скорлупы, ни подстилки — только осиновая труха. Тщательно вставляю изъятый кусок древесины на место и закрепляю его. Так, не разгадав тайны, я ушёл и только через день смог вернуться к нему. Дятленок уже вылетел, а в дупло полевые воробьи торопливо таскали строительный материал для гнезда.
Все ясно. Во-первых, дятел выводит потомство раз в год и для нового гнезда всякий раз долбит новое дупло. Воробьи же, вертясь около дятлиного домика, давали понять всем, что он уже занят. Во-вторых, залезая в дупло, воробьи возможно тревожили дятлёнка, понуждая его тем самым быстрее покинуть гнездо. Вот, оказывается, как предприимчивым может быть обыкновенный полевой робей.
«ФИ-ФИ»
Воздух насыщен весенними запахами. Тёплое соль обогревает землю. Не сидится в такую пору дома.
И вот я на берегу болота наблюдаю за жизнью больших веретенников. Изредка с середины болота раздаётся громкое и протяжное: «У-у-ух!» Это трубит в свою трубу большая выпь. Птица величиной с коршуна, а рев как хороший бык.
Вокруг машины летает небольшой, размером со скворца, куличок. Я бы не обратил на него внимания, если бы не его частая и тревожная морзянка: «Фи-фи, фи-фи». Покружит, покружит он над «Москвичом», пофификает, пофификает и приземлится где-нибудь невдалеке. Обойдёт машину, постоит, подумает и срывается в новый облёт. «Не гнездо ли у него здесь? — подумал я. — Надо понаблюдать».