Сидел Сергей Иванович за столом в нарядном новом свитере и привезенных из дома теплых туфлях из оленьего камуса. Чуть седоватый, красивый, представительный.
Правда, Коля вспомнил, что отец говаривал: «Три вещи не употребляют охотники: охотничьи топорики, охотничьи сосиски и охотничью водку».
Тревожило Колю, что Сергей Иванович пьет стопку за стопкой. Старался отвлечь его разговором о собаках, об охоте. Егерь молчал по-прежнему и, только когда дело дошло до того, куда завтра идти, вступил в разговор:
— Мой совет: как выйдете из деревни на проселок, направляйтесь направо, в сойкинские мелоча, или прямо через поле на старые покосы. Заяц там есть, и он местовой — там и гон пойдет. Налево не ходите. Ни в коем случае!
— Что там? — поинтересовался Сергей Иванович. — Болото?
— Нет, места сухие, отьемистые и для гона удобные: перемычки, дорожки, просеки, но нельзя — там убивец.
— Что? Что? — в один голос воскликнули охотники.
— Убивец, — четко и значительно повторил егерь и нахмурился.
— Какой убивец? Убийца? Кого?
— Да. Видите ли, налево, сразу после сосновой гривы, низина, в ней живет русак. Не много у нас их, больше беляки, — этот живет.
— Ну и что? — раскатисто рассмеялся Сергей Иванович. — Прекрасно, собаки надежные, давно мечтаю погонять русачка.
— Нельзя, — досадливо настаивал егерь, — собак погубите.
— Ничего не понимаю. А ты, Коля?
— Пока неясно.
— Хорошо, скажу. А вы хотите верьте, хотите нет. Этот русак под гоном ходит в полях между нашей деревней и Красницами. Если собаки липкие, сказать, вязкие, надоедят ему, тогда правит прямиком на железную дорогу и дует по ней долго. Поезда у нас часто, он-то соскочит, собаки могут попасть. В прошлую осень у приезжих выжловка-эстонка погибла, через две недели — смычок русских, обе собаки: выжлеца пополам, выжловке две ноги; хозяин пристрелил. И так не первый год.
— Уж непременно и пойдет, — усомнился Сергей Иванович. — Пугаете вы нас, Федор Федорович.
— Как хотите — дело ваше.
Захрипели настенные часы, из дверцы вышла и звонко определила час кукушка. Федор Федорович — теперь Коля знал, как зовут егеря, — принес из кухни самовар. Хозяйка убрала со стола, принесла очень чистые стаканы с блюдечками и сахарницу, ушла в спальню. За ней из кухни, мягко ступая, мимо стола прошла крупная породная лайка, вежливо поерзала по спине круто завитым калачиком хвоста, приподняла губу, когда Коля протянул руку погладить.
Сергей Иванович, распаренный, хмельной, был в благодушном настроении, спросил, чуть растягивая слова:
— Федор Федорович, а вы на охоту ходите?
— Нет. Молодым много занимался. Я ведь из Сибири. Месяцами по тайге ружьишко таскал. Здесь остался — отошел.
— Почему?
— И там-то зверя и птицы год от году меньше. Здесь совсем бедно, пустые леса. Бьешь, думаешь — не последний ли? — жалко. И ноги все хуже и хуже.
— Что с ногами? Ревматизм?
— Осколком под Нарвой: одним — обе. Питание кровью нарушено; так вроде кости и мясо на месте — ходить не пускают, больно.
— Зачем же лайку держите?
— Приблудная она. Приезжие в лесу нечаянно ранили и бросили. Приползла через три дня на двор. Жена выходила. Так и живет. Спать пойдете?
— Рано еще. У вас какой-нибудь музыки нет? Кажется, в приезжей патефон?
— Ломаный: пружину перекрутили. И пластинки все царапаные: выпьют и ставят как попало. Сейчас я свой проигрыватель… Пейте чай, сами наливайте.
Коле было хорошо. «И как я мог так долго не ездить на охоту? Завтра набросим смычок, послушаем гон, увидим зайцев. Только бы не промахнуться! И если возьму, привезу домой — мама будет довольна. Давно в нашем доме дичины не было. Федор Федорович интересный тип. Верно ли говорит Сергей Иванович, что хапуга, куркуль и на охоту наплевать? Впрочем, он больше знает, часто бывает на базах. А собаки в вольере ухоженные, чистые, здоровые, сытые».
Егерь принес проигрыватель, перебрал несколько пластинок, поставил. Удивительный и знакомый голос наполнил, как залил, комнату: «На нивы желтые нисходит тишина. В остывшем воздухе от меркнущих селений дрожа несется звон…» Кажется, Чайковский?.. «Душа моя полна разлукою с тобой и горьких сожалений».