Зайца держал за ноги еще живого. Белячишка сучил передними ногами, пытался поднять голову, озирался дико, Коля отвернулся, крикнул:
— Добейте! Так нельзя!
Сергей Иванович удивленно пожал плечами, сказал:
— Посмотрите, как это делается. — Взял зверька левой рукой за уши, ребром правой резко ударил под затылок.
Коля поздравил с полем. Собаки, не задерживаясь, ушли. Охотники продолжали путь по тропе.
Лес окончился довольно крутым склоном к неширокой осочистой низине. За ней простиралось поле, еще дальше виднелась деревня — скорее всего Красницы.
В ивняке, кольцом опоясывающем низину, раз-другой мелькнули пестрые рубашки смычка. Бубен громко сказал: «Ав!» И тут же, неподалеку, в бурой некоей вспыхнул заяц. Русак шел стремительно и легко: троил, пританцовывал, словно балерина ножку о ножку бил, ушами играл. Крупный, мастеровой. Смертным ревом огласил долину Бубен, с голосом, захлебываясь, подвалила Флейта.
Заяц выскочил на суходол, миновал его и пошел малым кругом по сосняку.
Коля волновался: прислушиваясь к голосам собак, стараясь определить направление, прикидывал, где стать. Решил — на дорожке у края леса. Добежал, огляделся, слушал.
Как выкатился заяц на поле, Коля сначала не заметил. По собакам определил — белые-то на жнивье хорошо видны, — далеко впереди заметил серую фшурку, уходящую под Красницы. Отдален русак. А вот и Сергей Иванович показался из леса и пошел за смычком. Зачем?
Коля потерял собак из вида и со слуха. Не знал, куда идет гон. Судил по своему спутнику. Тот остановился и смотрел в сторону деревни, значит, смычок там. Слушал, слушал — очень мешали электрички, да еще собака чужая лаяла, наверно в деревне. Час прошел, может быть и больше…
Сергей Иванович побежал назад, и сразу, правда на краю слуха, послышался гон. Собаки повернули и вели обратно. Коля приготовился, прикинул, до какого примерно рубежа можно стрелять, ждал с нетерпением, оглядываясь по сторонам, и… внезапно вспомнил: «Налево не ходите… убивец… липкие… на железную дорогу…» Да! Смычок возвращался, и если он не задержится на гриве, перейдет — дальше поле и железная дорога!
Коля побежал туда. На ходу слышал собак, сначала близко, сбоку, потом впереди. Задыхаясь от непривычки бегать, проклиная себя и Сергея Ивановича, миновал лес, окраину деревни и оказался на краю убранного картофельного поля. За ним — высокая насыпь железной дороги. Не мог больше бежать, остановился. Собак не видно, гон слышен, идет где-то в островке ольшаника в полосе отчуждения. Ясно, неизбежно — вот-вот выскочит наверх. Сердце чуть утихомирилось — надо бежать, бежать. Скорее! Беда! Коля застонал на бегу от ужаса и отчаяния, что не поспеет. Хоть бы скололись, совсем потеряли!
Ближе и ближе высокая крутая насыпь. Гон там, впереди. Минутная перемолчка, и с полными голосами смычок — две пестрые фигурки — взлетел на насыпь и погнал поверху вдоль рельсов.
Коля задохнулся — не мог больше двигаться. И бесполезно. Закричал, обманывая: «Вот, вот, вот!» Не услышат, да разве снимешь с гона кровных собак! Остановился Коля и сразу увидел зайца впереди собак и электричку.
Зеленый, с красной полосой под мордой поезд вылетел из леса на край поля. Конец! Не сможет и не захочет машинист ради каких-то собак остановить с полного хода поезд. Нет, не остановит.
Электричка уже ревела непрерывно и злобно, нагоняя собак. Коля понял, что сейчас будет, представил колеса, лапы, головы, кровь. Захотелось закрыть глаза — так бы и сделал, — как вдруг у штабеля шпал рядом с полотном вспыхнул дымок выстрела. Русак покатился через голову. От штабеля выскочил человек, схватил зайца, высоко поднял над головой и кинулся вниз с насыпи. Собаки дружно свернули за ним. С воем промчался поезд.
Когда Коля подошел, Федор Федорович без шапки сидел под откосом прямо на земле. Держал на брючном ремне Флейту, Бубен дремал, поднял голову, посмотрел на подходившего хозяина. Рядом на траве лежал большой, курчавый по спине русак.
Егерь сказал:
— Сходите, попросите жену запрячь, приехать за мной. — Улыбнулся невесело, показал на ноги.
Коля наклонился, поцеловал егеря в пахнущие табаком и мятой губы.
Вазелиновые гончие
Мне трудно с ним спорить, да и спора не было, просто Дмитрий меня поучал:
— Кровные, породистые — грош им цена. В очереди в секции — год, за щенка заплатишь, как за взрослую, растить, тратиться, мучиться еще год, и получишь комнатную собачку. Любуйся, получай на выставках медали — работы не жди. Вот у меня была Пальма, поглядеть — одно ухо так, другое эдак, шерсть медвежья, масть лиловая. А гоняла… — при этом слове Дима всегда зажмуривался скорбно и мотал начинающей лысеть головой, — гоняла смертельно! Сколько из-под нее зайцев взято! Сотни. Не было и не будет больше такой собаки.