Мой опыт в собачьих делах ограничивался детскими воспоминаниями о кровных отца и дядюшки. Дима был старше, на охоту ездил постоянно, по его словам удачно, к тому же обладал внушительным басом и замечательной черной бородой. Я молчал.
Собаки у него часто менялись, и доставал он их всегда при обстоятельствах необыкновенных. Заходит ко мне, возбужденно рассказывает что-нибудь вроде:
— Ну, Лешка, еду за собакой. Представить не можешь, какая удача! Сосед по квартире узнал, что в Гдове один хирург спас от смерти — великолепную операцию сделал — одного охотника. Тот подарил ему изумительного, лучшего в районе гончака, от сердца оторвал. Хирург взял, не хотел обидеть, сам помер, вдове собака не нужна, обратно не берет. Сосед уверяет: «Попросите, отдаст». Еду, сегодня же. Только не прозевать! Эх, и погоняем же!
Так появлялась у Димы новая собака. Появлялась и по разным причинам скоро пропадала.
И на этот раз, в самый разгар охоты на зайцев, ни у меня, ни у него собак не оказалось. Перед праздниками, когда желание поехать на охоту разрослось до душевной тоски, зашел Дима, потирая руки и таинственно улыбаясь, пробасил:
— В пятницу едем, собирайся, патронов побольше. Все, точка.
Я сразу согласился, не стал расспрашивать, знал, что через минуту сам расскажет. И верно.
— Понимаешь, Лешка, письмо получил от Павла из Селищ. Приглашает. У него Пират — чудо. Давно ли охота началась, пятьдесят штук угрохал из-под него. А? Это вещь!
От станции, хоть и по разбитой осенней дороге, мы добрались довольно рано. Павел мне сразу понравился: средних лет, большой, прямо гигант, руки длинные, кисти вроде лосиных лопат, глаза карие в приветливом прищуре, очень спокойный и добрый. А главное, родная охотничья душа. Рассказывал про охоту горячо, взволнованно и с замечательными подробностями. Работает на железной дороге, через день и в праздники — в лесу. И права его молоденькая жена, что терпит. Павел добродушно посмеивается: «Катя мне про охоту слова не скажет, знает, что больной этим делом».
Поужинав и весьма умеренно выпив «со свиданьем», мы собирались спать. Неожиданно Павел предложил:
— К соседу из Москвы охотник второй день как приехал. С двумя собаками, рыжие с белым, вроде пойнтеров. Сходим посмотрим? И сговориться надо, кто куда, чтобы не мешать. Зайдем на часок?
Мы согласились. В кромешной тьме, осклизаясь на грязи, добрались к соседу. Свет из открытой нам двери высветил висящего в коридоре цвелого[10] беляка.
В избе было жарко. Хозяин дома в одном исподнем, поджав ноги, сидел на кровати и играл на балалайке. На полу лежали — не обратили на нас внимания — две англо-русские гончие. Мужчина средних лет поочередно мазал им лапы, макая палец в баночку с вазелином. Поздоровался, пояснил:
— Тропа железная, нащекотали лапы, завтра опять в работу.
Я узнал в приезжем охотнике Василия Ивановича К., известного московского охотника и судью на выставках собак. Мы разговорились. Память у него замечательная — называл поименно всех предков своей Свирели, от кого она идет, что это были за собаки, даже фамилии и профессии владельцев помнил.
Моим спутникам скоро наскучил этот разговор, и они потянули меня домой. Только вышли, Дима за бока схватился, хохотал, выкрикивал:
— Вазелиновые гончие! Нет! Ты видел, как он им лапки мажет, каждую подушечку с любовью. Доктор собачий, зачем их в лес берет? Водил бы в садик на прогулку, на розовой ленточке, вазелиновых…
Павел поддержал:
— Видали мы таких городских гончаров, видали. Спят на диванах, едят котлетки, зайца раз в год видят, не знают, с какой стороны гонять: с головы или с хвоста.
Рассвет застал нас у крыльца в полной охотничьей готовности. Павел вывел со двора Пирата — крупного, высоконогого и борзоватого выжлеца неопределенной породы. Пожалуй, гончий, но сухая, клинышком голова плохо сочеталась с длинным хвостом, увенчанным на конце львиной кисточкой, а иссиня-черный чепрак польской гончей — с голубым глазом и пятнами-побрызгами арлекина.
Павел заметил, что я разглядываю собаку, сказал:
— В общем — помесь. Мать из района, замечательная работница, природный костромич, отец… отец — бог его знает, может, и не один.