— He-а, сегодня в той камере не было никаких Лероев. И вообще, ни одного Лероя не привозили. — Она улыбнулась ему, продемонстрировав желтые от табака зубы. — Но день-то еще не кончился.
Лэнгу стало холодно, причем вовсе не из-за температуры в помещении.
— Вы уверены?
Она кивнула, вторично изобразив из себя льва.
— Я, конечно, иногда ошибаюсь, но тут все точно. Ответ на свой следующий вопрос Лэнг знал заранее, но все равно должен был его задать.
— Если этого человека сегодня не регистрировали, как же он мог попасть в ту камеру, куда меня посадили?
Она снова покачала головой.
— Спрашивайте у начальника тюрьмы. А я здесь только вещи выдаю.
Глава 21
Лэнг и Фрэнсис устроились в кабинке, стенки которой, сколоченные из пожелтевших за полвека от соприкосновений с человеческими телами досок, обильно украшали грубо вырезанные символы различных братств, имена и даты. Лэнг вовсе не рассчитывал на то, что за время его отсутствия здесь научатся готовить лучше. И не был разочарован тем, что этого не случилось. Не разочаровало его и то, что помещение, как и прежде, было напичкано всякими псевдораритетами, иллюстрирующими полвека политических событий, и что оно было битком набито выпускниками университета Эмори. Он чувствовал, что попал домой.
— Что у вас получше? — спросил он у официанта, облаченного в футболку, засаленный передник, джинсы и тапочки.
— Пиво, конечно. А за всем прочим идите в «Макдоналдс».
Как всегда, откровенно и напрямик.
— Думаю, что лососина у вас не очень свежая, — высказал свое мнение Фрэнсис.
— Святой отец, я никогда не лгу священникам, — ответил молодой человек. — Так вот, если бы Дарвин был прав, у нее давно уже должны были вырасти ноги.
После этого и Лэнг, и Фрэнсис заказали бургеры — это блюдо из всего, имевшегося в меню, было труднее всего испортить.
Фрэнсис передал Лэнгу завернутую в прозрачную от жира бумагу пластиковую коробку с жареной картошкой.
— Cuius est divisio, alterius est electio. Один делит, другой выбирает.
Отмерив на глаз, Лэнг вывалил на тарелку примерно половину содержимого, хмуро отметив про себя, что лежавший снизу картофель зажарен до черноты.
— Я бы предпочел ту половину, где поменьше угольев.
Фрэнсис взглянул на красную сердцевину своего бургера и решил, что тут все в порядке.
— Но ведь мы с вами приходим сюда вовсе не есть.
— Но и епитимию исполнять я тоже не собирался, — мрачно отозвался Лэнг.
— Это верно, — согласился Фрэнсис. — Но где еще в Атланте мы могли бы есть, пить и пытаться разобраться в этой надписи без того, чтобы официант не совался то и дело менять посуду?
Как и в подобных заведениях Европы, посетитель здесь мог сидеть за столом сколько угодно даже с единственной кружкой пива, и никто не стал бы его торопить, даже если перед дверью скопилась целая толпа жаждущих. Мануэль Малуф, первый владелец, никогда не верил, что стремительное круговращение кувшинов с пивом, блюд и прочего может принести пользу его таверне.
Ели они почти без слов. Ни тот, ни другой не хотел первым упоминать Герт, которая несколько раз заставляла их взять ее сюда. Лэнг дважды отрывал взгляд от тарелки и смотрел вокруг, как будто рассчитывал увидеть, что она возвращается из дамской комнаты.
В конце концов, он отодвинул тарелку с половиной бургера и, вынув из кармана, передал Фрэнсису ту самую копию надписи из Монсегюра.
— Вот что там было написано. Посмотрим, как вы все это истолкуете.
Фрэнсис тоже не горел желанием доедать свою порцию. Судя по всему, и он ощущал подле себя присутствие Герт и сейчас испытал облегчение оттого, что не нужно больше изображать безмятежный обед двух старых друзей.
Запустив руку в карман, священник извлек оттуда очки и надел их, аккуратно заправив дужки за уши.
— Сначала расскажите мне хоть что-нибудь об императоре Юлиане. В первую очередь почему он мог приказать сделать эту надпись на скале во Франции.
Лэнг наколол на вилку кусочек картофеля из своей тарелки — скорее, чтобы занять чем-то руки, чем потому, что у него вновь пробудился аппетит.
— Как я вам уже говорил, он, последний из языческих императоров Рима, ненавидел христианскую религию, получившую к тому времени официальное признание, и считал, что она погубит римскую культуру. Перед тем как стать императором, он был правителем именно этой части Галлии.
Фрэнсис кивнул, все так же глядя не на лежавшую перед ним бумагу, а на Лэнга: