— Ну и что?
— Ноги распятой жертвы прибивались гвоздями к кресту. Когда человек умирал, труп оставляли разлагаться, если только не было особой причины для того, чтобы снять тело с креста, — например, для того, чтобы освободить места в Цирке Нерона. Выдрать гвоздь было довольно трудно. Римляне просто отрубали у казненных ноги. Эти останки принадлежали человеку, который был распят.
В памяти Лэнга промелькнуло множество написанных в эпоху Возрождения картин, изображавших Воскресение Христа. Ни на одной из них Он не был изображен безногим.
Гид направил луч световой указки на надпись.
— Официальная позиция Церкви изложена в латинской надписи на серебряной раке. Там сказано: «Признано, что мощи, обнаруженные под Ватиканской архибазиликой, суть останки Святого Апостола Петра».
По мнению Лэнга, формулировка была крайне уклончивой. Впрочем, он хорошо понимал, что лишний раз распространяться о том, сколько и на кого ставишь, не следует.
— Мы выйдем отсюда через Ватиканский грог, — объявил гид.
Сипло вздохнув, открылась последняя дверь, и они оказались в просторном помещении с низким потолком. Здесь ровными рядами располагались саркофаги, на каждом из которых был изображен покоившийся в нем Римский папа. А еще через несколько минут экскурсанты вышли на яркий солнечный свет. Лэнг хорошо видел оттуда вход в некрополь.
Он мысленно прикинул, что ему понадобится приобрести.
Глава 31
В ее палату вошел, широко улыбаясь, доктор в белом одеянии. Вместо того чтобы, как обычно, помочь ей подняться из постели и прогуляться по палате, он включил телевизор, висевший на прикрепленном к стене подвижном кронштейне, и повернул аппарат так, чтобы ей было видно. Она с интересом смотрела, как появившийся на экране мужчина шевелил губами, а внизу неторопливо тянулась строчка титров. Она поняла, что смотрит программу новостей, но не могла сказать, видела ли она прежде такую передачу.
Прошло не меньше минуты, прежде чем она поняла, что звуки, которые она слышала, раздавались не у нее в голове, а снаружи, что это был голос мужчины, выступавшего по телевидению. Слух вернулся к ней так же внезапно, как и пропал.
Она уставилась на экран. Ей стало известно, что мужчина просил всех, кто сможет ее опознать, обратиться в Нимскую префектуру полиции. Она ничего не понимала, кроме того, что услышанный ею язык явно был не ее родным, хотя какой ее родной язык, она пока что не знала.
Внезапно с экрана на нее посмотрело ее собственное испуганное и растерянное лицо. Она совершенно не помнила, когда и как ее фотографировали, но понимала, что за то время, которое она никак не могла восстановить в памяти, с ней могло случиться много чего. Из того же самого источника, откуда часто всплывали какие-то бессвязные сведения и факты, к ней пришла мысль, что ее портрет показывают в надежде на то, что кто-то сможет ее узнать.
Эта мысль испугала ее. По каким-то причинам, затерявшимся в черноте ее беспамятства, опознание означало для нее опасность. Она понятия не имела, почему, но откуда-то ей было это известно. Пока доктор рассматривал ее изображение на экране, ее глаза шарили по палате в поисках какого-нибудь оружия и наткнулись на занавеску, делящую помещение пополам. Эта занавеска, прикрепленная к металлическому карнизу под потолком, была сейчас сдвинута к стене, но ее можно было в любой момент раздвинуть и обеспечить необходимую приватность. Правда, необходимости в этом не возникало, так как в палате она была одна.
Как только ее лицо исчезло с экрана, доктор выключил телевизор и помог ей слезть с кровати для очередной прогулки. Она безропотно подчинилась, но мысли ее были заняты все тем же металлическим карнизом.
И лишь тогда она догадалась произнести на том же языке, на каком говорил диктор телевидения:
— Я снова слышу.
Доктор пришел в совершенно искренний восторг, к которому, правда, примешивалось изумление от столь внезапного возвращения слуха. Он пожелал немедленно осмотреть ее уши и привлек на помощь своего коллегу-отоларинголога, молодого человека с редкими белокурыми волосами, который, сделав несколько звонков по сотовому телефону, назначил ей на завтра целую кучу анализов и процедур.
Отоларинголог, тоже облаченный в длинный белый халат, низко поклонился, отчего сразу стал похож на гуся, вытягивающего шею, и сказал:
— Мадам, пусть я не знаю, как вас зовут, но уверен, что вы чувствуете себя достаточно хорошо для того, чтобы составить нам за ужином компанию в столовой для врачей, а не ужинать здесь в одиночестве.