— Мы будем играть в мяч. Пусть попробуют теперь нам помешать! Мы соберем ребят со всего Шэнтитауна, и если скауты сунуться, плохо придется им!
Гарри Потамкин
Крокодил
Джек Паркер
Счастливая змея
Ничего тут нельзя было поделать, мы знали. Дорога впереди нас была темна; то и дело налетал на нас сноп света, возвещавший приближение автомобиля. Едва лучи вырывали нас из темноты, машина круто брала вбок, потом уносилась прочь, оставив нас позади.
— Как же нам быть теперь? — обратился ко мне Томми. — Идти пешком до Монровилля слишком далеко; парень, которого мы повстречали недавно, сказал, что туда добрых двадцать миль. Похоже, что нам придется брести всю ночь.
Я не сразу ответил. Июньские ночи всегда ясны и прохладны в Индиане. Я взглянул на небо. Миллионы звезд были в небе; высоко стояла полная, на три четверти, луна. Погода была хороша; ветерок, пахучий, как видно, долетал из соседних фруктовых садов. Но мы были слишком усталы и голодны, чтобы радоваться ему.
— Мне доктор сказал, — ответил я, — что мой желудок требует фруктов, в особенности на сон грядущий. Как ты на этот счет?
Томми усмехнулся:
— Ну что ж!
Забор был низок; оглянувшись, мы перелезли через него. Тут были яблоки, довольно спелые. Томми быстро вскарабкался на дерево — яблоко упало мне на голову.
— Ну, ты!
— Мне показалось, что они твердоваты. Нужно немножко помять их. Подумаешь, великое дело — один отпечаток у тебя на макушке.
— Тише там, торопись!
В ответ пяток яблок полетел в меня. Я нырнул за ними.
Скоро были у нас яблоки, и груши, и сливы; я обнаружил, на счастье, виноград. Мы сидели под деревом на пустой траве и ели, дополняя ужин хлебом, который имели с собой, и глотком воды из фляжки.
Было поздно. Все реже и реже проносились по дороге автомобили. Мы знали — никто не подберет нас ночью. В первый раз за две недели нам не посчастливилось с ночлегом. Мы наловчились здорово и не просили. Неохота нам было просить. Но всегда удавалось нам сделать так, чтобы парень в машине поделился с нами своей закуской или фермер пустил нас спать в сарае, а то и в доме. Мы ночевали даже в полицейских участках, и копы кормили нас завтраком по утрам.
Мы снова двинулись в путь, соображая, где бы заночевать. Это был нелегкий вопрос. Домов вокруг не было. По меньшей мере было девять часов. Собаки всюду спущены; в какой сарай ни ткнешься, все на запоре. Эта часть северной Индианы не слишком густо населена.
— Похоже, что нынче мы будем мять траву вместо сена, — сказал я.
Томми выискивал уже подходящее местечко. Наконец мы нашли такое. Вдоль дороги была канава в два фута глубиной. В двадцати футах был забор фермы. От канавы к забору подымался крутой склон, но под самым забором была площадка, ровная, поросшая высокой густой травой. Отлично. Высокий и сухой забор — изголовье. А если скатимся вниз, мы скатимся в канаву, а не на дорогу. Под колеса не попадем.
Врастяжку на траве, сияв башмаки, заплечные мешки под головами — так мы лежали и болтали, пока не уснули. День был неудачливый; усталые кости размякли на пахучей траве, и сон сморил нас быстро.
Сон пришел, но был он недолгим и не очень приятным. Мне приснилось, что моя мать стоит возле дома, в котором мы жили, и смотрит на кучу вещей, которые выброшены из дома. Она плакала, конечно. Это случилось и в самом деле, прежде чем я пустился бродяжить с Томми; мне потом это часто снилось. С тех пор, как мать и сестренка поселились у дяди Питера, они вечно плакали; я не мог выдержать этого, да и места для меня не хватало. Вот почему я спал сейчас здесь, на траве.
Сон мой прервался сразу. Холодная дрожь пробежала по спине, и сна как не бывало. Томми спал, и лицо его морщилось, будто и ему привиделся дурной сон.
Луна зашла за облако; звезды потускнели; в двух шагах ничего не было видно. Мне стало жутко, как никогда в жизни. Темнота, тишина, неспокойное дыхание Томми — все нагоняло страх.
— Томми!
Он вскочил, как встрепанный.
— Что за…
Почему-то слова застряли у него в горле. С раскрытым ртом, уставившись куда-то через мое плечо, он застыл, не шевелясь.
— Берегись! — шепнул он.
Я обернулся.
Почему-то я не нашел ничего лучше, как рассмеяться, и рассмеялся, потому что в двух футах от меня, как раз за моей спиной, была змея. Змея вообще — плохая причина для смеха. Но эта змея выглядела, в точности как большой вопросительный знак. Она стояла на том, что у всякого другого существа называлось бы хвостом. Змея-то, по-моему, вся — один хвост. Ее тело почти вертикально, прямо стояло в воздухе. Голова с двумя маленькими злыми глазками изогнута была полукругом.
Смех нисколько не потревожил змею, но он заставил Томми очнуться от страха.
— Тьфу! — плюнул он на змею.
Она исчезла. Мы сразу вскочили.
— Пойдем, это поганое место. Я нисколько не хочу больше спать.
Томми взглянул на меня с усмешкой.
— Я тоже.
Снова мы на дороге. Автомобилей не видно. Ночь — черней погреба. Гудрон дороги — вот все освещение.
— Пожалуй, — сказал Томми, прошагав немного, — пожалуй, я зря так непочтительно обошелся со змеей.
— Почему так?
— Видишь ли, вот почему. Может быть, она приползла, чтобы нам что-нибудь рассказать. Нужно было, пожалуй, подождать маленько.
— Да, — ответил я. — Не о том ли хотела она рассказать, где найти нам ночлег?
Томми вздрогнул.
— Я согласен сейчас хоть в аду.
Не один только холод: и недосып, и эта темная, жуткая, липкая ночь — все заставляло нас мечтать о солнечных теплых лучах. Мы шли все вперед и вперед; казалось — часами; на самом деле, вероятно, не больше часа, и тут случилась с нами забавная штука. Мы обязаны были этим змее.
Издалека мы услышали шорох приближающегося автомобиля.
В этот час ночи слышно на страшно большом расстоянии; верно, машина была за сотни метров, когда мы услыхали ее. Громче и громче стрекотал мотор; скоро луч автомобиля догнал нас. Сноп света прыгнул на двух утомленных бродяг с заплечными мешками, и вдруг — о, чудо из чудес! — заскрипели тормоза. Скрипнули еще разок, и машина остановилась впереди нас.