Мы оба готовились к смерти. Словно знали час своей казни и ждали. Делали вид, что всё хорошо, продолжали играть, по ночам предаваясь страсти, а под утро отворачивались, глотая жгучие слёзы. Не думаю, чтобы дьявол плакал, но это не означает, что ему не больно.
Больно было всем, даже тем, кто мало меня знал.
Варин смотрел украдкой: сочувственно, сжимая челюсти от безысходности. А в перерыв приносил кофе, улыбался и шутил.
Лариан разобрался с семьёй, сделал предложение Ранире, но они не могли так быстро пожениться, как хотели бы. Какие-то там змеиные законы, то есть василисковые. Зато оба решили окружить меня вниманием.
Дэн показал мне мир. Таким, каким его видит он сам.
Я смогла наблюдать багряные рассветы и яркие закаты, полотно звёзд на светлой половине и море…
Много-много скал и море: такое бескрайнее, глубокое от самого берега и тёмное. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, насколько оно опасно и кто, собственно, Властелин мира.
Показал любимые места. Раскидистое дерево в поле, где он, оказывается, читает летом…
Лето… которое я никогда не увижу.
Крышу дома, с которой открывается особенно красивый вид на его мир.
Дьявол поделился всем, что у него было, не жалея для меня ни кусочка. Души.
С каждым днём мы сливались воедино всё сильнее, уже стало сложно разобрать кто-где: где начинаются его мысли и заканчиваются мои.
Одни идеи, одни убеждения, взгляды, надежды…
Хотела ли я домой? Черта с два я хотела домой! Самой себе, сидя на кафельной плитке в ванной, я давно призналась, что будь у меня возможность, я бы не задумываясь оставила «свой» мир навсегда. И даже такой сильный фактор, как потеря матери, не смог бы меня остановить. Я бы бросила её, оставила, поступила бы, как настоящая эгоистка: ради собственного счастья.
Осознание этого съедало меня изнутри. Мне было мерзко и противно от самой себя, от своего бесстыдства…
А потом я начинала думать: мне дали такую возможность, но я ей не воспользовалась. Я выбрала мать. Женщину, что дала мне жизнь. Я вернулась к ней, чтобы не быть эгоисткой, чтобы она не страдала…
Тогда встает вопрос: а как же Даниэль? Не эгоистично ли это по отношению к нему? А как же моё собственное счастье? Моя семья? Всю жизнь прожить с мамой, чтобы она была счастлива? Не эгоистично ли это с её стороны?
Куда ни плюнь, кругом одни эгоисты, просто замкнутый круг какой-то…
Думаю, если бы мама знала, через какие душевные муки я прошла за эти гребанные пять месяцев!.. она бы сама меня отпустила. Собрала бы мне узелок в дорогу и отпустила с богом. Ведь счастья собственных детей превыше всего. Она знала бы, что мне хорошо, и сама была бы от этого счастлива.
В последний день, а мы точно знали, что он – последний, провожать меня пришли всем адом. Ну, не всем, конечно, но большей его частью.
Мне устроили прощальный салют и ламбаду на площади теперь уже одного, целого мира. Сложно было веселиться, зная, что в последний раз, но я танцевала и даже смеялась. Крутила чертякам хвосты, привычно шутила и много улыбалась.
Дьявол кружил рядом, находясь в напряжённом состоянии. Он напоминал часовой механизм, готовый сломаться в любую секунду. На него было жалко смотреть. Не только мне. А мужчина уже и не прятался. Он был бледен: взгляд опустел, стал стеклянным и безжизненным. Это зрелище разрывало мне сердце, но я ничего не могла изменить. Моё пребывание в этом мире подходило к концу.
После праздника, обнимашек и целовашек, моря слёз, напутствий и пожеланий мы вернулись с Дэном домой…
Молча разделись, так же молча легли в одну кровать…
Мы прижимались друг к другу, как в последний раз. Стрелки часов напряжённо тикали в полной тишине, щекоча наши нервы.
– Обещай, что встретимся? – молила я испуганным шёпотом, прижимаясь к колотящейся груди. Сердце дьявола норовило проломить грудную клетку.
– Обещай, что вспомнишь? – вторил мужчина, целуя меня в макушку. – Я люблю тебя, Рыжик! – сорвался болезненный полустон-полухрип.
Я дрожала всем телом, боясь хоть на секунду закрыть глаза. Мне так много хотелось сказать, поделиться своими эмоциями, чувствами, но говорить не требовалось, дьявол и так всё знал.
– Я вспомню. Непременно вспомню… ты только приди. Прошу… – последние слова потонули в тихом всхлипе, и я закусила губу, потому что выть хотелось в голос.
Дэн перевернул меня на спину и не дал захлебнуться слезами. Он целовал меня неистово! Как в первый и последний раз…
Выпивал меня до дна, губами собирая горечь и боль утраты…
Он не дал мне и секунды на размышления, не позволил утонуть в этих муках. Наполнил моё тело жаром, огнём желания. Остановил безумную карусель дурных мыслей. Позволил напиться счастья. Подарил улыбку моим губам…
Эта ночь стала самой трепетной ночью в моей жизни. Самой чувственной и преданной…
Стены этого дома навсегда запомнят наши тихие стоны прощания, наши тихие стоны любви…
***
Противный писк настойчиво проникал в мозг, а рядом что-то шумело и суетилось. Перед закрытыми глазами мелькали жёлтые огоньки. Может, меня похитило НЛО?
А почему мне так плохо вообще? Кто даст ответ?
Тело какое-то ватное. Слишком уж ватное – для обычного похмелья. Я ощущаю себя чересчур… пусто, что ли. А почему мне кто-то открывает веки и светит в глаз фонариком? У кого-то просто фонарик лишний, услужливо подсказывает мозг. И я понимаю, что жива. Раз сознание продолжает язвить даже в таком ватном, пустом и бездвижном состоянии – значит, жива.
– Рефлексы в норме, давление стабилизировалась. Сейчас поставим капельницу, а завтра уже можно попробовать бульон, но о твёрдой пище пока не может быть и речи, - строго говорил незнакомый голос. – Вера Ивановна! Ну что вы плачете? Ну всё же позади, радоваться надо.
– Я и радуюсь, – всхлипнула до боли знакомая по голосу женщина. Мои глаза всё ещё не желали открываться. Да я и не спешила. Уютная темнота не отпускала. И мне казалось, что стоит распахнуть глаза, как моя жизнь изменится, я непременно потеряю что-то важное. Эта мысль жужжала назойливой мухой на задней стенке коры моего головного мозга. Если он, конечно, остался.
– Мозговая деятельность пришла в норму, сдадим анализы, сделаем МРТ… – успокаивал, видимо, врач. Значит, мозг всё-таки есть. Радует. Ты не так безнадежна, Алёна.
Я попыталась пошевелить пальцами: адская боль пронзила всё тело, а с этой мыслью почему-то ещё и сердце. Муха зажужжала громче…
Мне вдруг стало страшно. Страшно открыть глаза, словно произошло что-то ужасное, о чём я пока не знаю. Почему рядом врач? Почему мама плачет? Мама ведь? Мама…
Почему я сама хочу плакать? Очень хочу. Внутри такая свистящая пустота, что уши закладывает. Может, мне удалили все внутренние органы?
– Доченька! Миленькая! Очнулась, – причитала мама, целуя мою руку. Горячие и влажные от слёз губы вызывали странные ощущения. Кожа словно заново училась воспринимать прикосновения.
– Успокойтесь, Вера Ивановна, – обречённо вздохнул врач. – Алёне нужен покой, скоро она полностью придёт в себя.
– В-сё… хо-ро-шо… – смогла прошелестеть одними губами, с ужасом не узнав свой голос. Это я говорю? Что со мной сделали? Превратили в Гену? Чебурашку? Ещё хуже? Кончиту Вурст, и у меня теперь борода?
Рыдания окончательно сокрушили бедную женщину, и она уронила голову рядом со мной. Наверное, действительно со мной произошло что-то ужасное…
***
Через пару дней я узнала много нового о себе.
Это было так странно…
Странно слушать об аварии, о коме, в которой провалялась полгода. Странно смотреть в счастливые глаза матери, а свои, в отражении круглого зеркала, видеть такими несчастными. Словно и глаза не мои. Чужие. Какой-то другой Алёны. Что с ними стало? Почему в них столько тихой печали?
Не чувствуя вкуса и как-то совсем уж вяло для человека, вернувшегося с «того света», ела предложенные бульоны, слушала «последние новости» и почти не язвила. Так, иногда. Даже шутки получались какие-то неестественные.