— Очень просто. Редактор «Старгородской правды» рассказал об этом случае корреспонденту центральной партийной газеты — он имел на это полное право — и вот пожалуйста.
— Если бы так, Василий Антонович! К сожалению, у нас групповщина процветает. И редакторы газет в нее входят, и писатели, и художники, и театральные деятели. А во главе — Бак-санов, как ни жаль, человек партийный, пишущий о современности.
— Что-то не слышал о групповщине. Ну-ну, расскажите.
Огнев длинно и обстоятельно стал рассказывать о том, как он представляет себе рождение фельетона, как, по его мнению, собирались и обсуждали фельетон групповщики, как диктовал основные тезисы Баксанов. Еще час-полтора назад это было домыслом, предположениями. Сейчас Огнев полностью уверовал в свою выдумку, он был убежден, что дело обстояло именно так, как он рассказывал Василию Антоновичу, он готов был в этом поклясться на партийном билете.
Василий Антонович вызвал Воробьева.
— Илья Семенович, пожалуйста, найди по телефону Баксанова, Тур-Хлебченко, Горицветова… Кого еще, Анатолий Михайлович?
— Баксанова так сразу не найти, Василий Антонович, — сказал поспешно Огнев. — Он в Заборовье.
— Давно?
— Второй месяц.
— Оттуда, значит, руководит. — Огневу показалось, что по лицу Василия Антоновича прошла весьма скептическая улыбочка. Это было до крайности неприятно.
— Я их сам потом могу вызвать, Василий Антонович, — предложил он.
— Так вот, Илья Семенович, соедини пока что с Тур-Хлебченко и Горицветовым.
Чтобы не терять времени, Василий Антонович позвонил по обкомовской АТС редактору «Старгородской правды».
— Редактор? Читал фельетончик? «Высокий покровитель». Как относишься? — Прикрыв трубку рукой, объяснил Огневу: — Правильный, говорит, фельетон. А ты какое отношение к нему имеешь? — Опять к Огневу: — Весь материал, говорит, подготовил для корреспондента. А больше там никто? Баксанов, например. Да, да, я знаю. Совсем пропал. Где-то в области. Ну, а Тур-Хлебченко, Горицветов… Плохо с ними знаком? Это уже зря, дорогой мой. Народ партийный, хороший. Ну пока, будь здоров.
Вошел Воробьев.
— Не выполнил поручения, Василий Антонович. Тур-Хлебченко на сланцевых рудниках., Портреты пишет. Жена так объяснила. А Горицветов в Средней Азии, в гости к какому-то композитору поехал. На озеро Иссык-Куль, если не вру.
— Спасибо, Илья Семенович. — Когда Воробьев вышел, Василий Антонович сказал: — Вот чертовы групповщики! Работают! Колхозы перестраивают, портреты шахтеров пишут, народные мелодии записывают. А те, против кого они группу свою сколотили, грязные «сказы» сочиняют да критику в печати зажимают. Оригинальненько получается, Анатолий Михайлович. Не из той ли они группы, о которой кое-кто говорит «лакировщики» и о которой Никита Сергеевич сказал: хотя я и не писатель, но в какой-то степени отношу себя к этой группе? А? Если из той, то вы и меня, Анатолий Михайлович, зачисляйте в нее, пожалуйста. Что-то, гляжу, нервишки у вас сдают. Лечиться вам надо, дорогой мой.
Снова вошел Воробьев.
— Из Союза писателей товарища Огнева спрашивают. Очень срочно, говорят. К себе пойдете, Анатолий Михайлович? Или можно сюда соединить?
— Давай сюда, — сказал Василий Антонович. — Чего бюрократизм разводить.
— Это насчет Птушкова, — объяснил Огнев и взял трубку. Он слушал и явно менялся в лице. — Искать надо, — сказал взволнованно. — Искать, дорогие товарищи. В колхоз, в Озёры, звоните, домой езжайте. Что же вы такие беспомощные? Мы вам не няньки. — Положив трубку, добавил: — Не явился Птушков, вопрос отложили.
— Видите ли, Анатолий Михайлович, человек, который способен на такое сочинение, как «Древний сказ», о нашей действительности, это не просто заблудший. Он уже перешагнул за рамки того, что обычно может позволить себе живущий в обществе и хотя бы в малой мере, но считающийся с обществом. Он уже не считается ни с кем и ни с чем. Он разрушил связи с обществом, у него перед ним нет никаких обязательств. — Василий Антонович взглянул на часы. — Прошу извинить, предстоят еще встречи. Если Птушков ваш обнаружится, сообщите, где пропадал. А что касается фельетона, придется, значит, признавать: факты, мол, подтвердились. Значит, на бюро, видимо, надо выносить его обсуждение?
Огнев не ответил, постоял минуту и вышел. Василий Антонович пригласил к себе в кабинет заведующего отделом промышленности.
— Товарищ Шубников, — сказал ему, когда тот подсел к столу. — Есть у нас в городе какое-нибудь — и не очень чтобы большое, и не очень маленькое — директорское местечко? Ну-ка поразмышляйте?
Два дня назад к Денисовым приходила Елена Никаноровна, жена Суходолова. Плакала. Говорила, что не может видеть Колю своего без работы, пенсионером, что он изводится, сидя дома, рвет и мечет, проклинает свет. Особенно обрушивается на него, на Василия Антоновича — заманил в такую дыру, в провинцию, и тут обрубил руки-ноги. Будь дело в Ленинграде, Николай Александрович возглавил бы другой завод, может быть еще и покрупнее, чем этот химкомбинатишко. В Ленинграде его знают, ценят, у него там сотни друзей, тысячи людей, из которых каждый чем-нибудь ему обязан. А здесь? Здесь он полностью зависит от произвола обкома, от его, денисовских, капризов.
Обо всем этом Елена Никаноровна рассказывала, конечно, не Василию Антоновичу, а Соне, и уже Соня передавала ему весь тягостный разговор. «В чем-то они правы, Вася, — говорила Соня. — Им надо помочь. Нельзя так. Отбрось личные чувства и побуждения, смотри на него просто как на человека. Он нуждается в помощи, в устройстве судьбы».
Да, конечно, нуждается. О чем говорить! Но куда его устраивать, как сам-то не понимает? Куда ни устрой, начнется старая история. Он должен оставаться на пенсии, должен. И вместе с тем Василий Антонович не может не откликнуться на крик несчастной женщины, на крик, который сливается и с голосом его собственного сердца.
— Вот если на мотороремонтный завод? — сказал, поразмыслив, Шубников. — Заводик, правда, маленький, сугубо местного значения. А кому такое местечко понадобилось, если не секрет?
— Суходолову, Суходолову, товарищ Шубников. — Василий Антонович даже вздохнул. — А что делать? Ну что, что?
— Это верно, — согласился Шубников. — Трудновато Николаю Александровичу. Я не сказал вам… Он приходил на днях, крыл тут всех со страшной силой. И бюрократы, и чиновники, и все прочее. Графин воды за таким разговором у меня выпил. По человечески-то его понимаешь, Василий Антонович.
— А мы и должны понимать людей по-человечески. На то мы и обком, партия. А что там, на мотороремонтном? Куда директор подевался?
— Умер, Василий Антонович. Спазмы, знаете, сердце. В час ночи хватило, к утру человека уже и нет.
Василий Антонович задумался.
— Нет, не годится, — сказал он. — Психологически не годится. Что ведь скажет? Одного, скажет, на тот свет уже отправили на этом месте. Теперь меня туда, на дожитье?
Задумался и Шубников.
— Ну, а если ему лакокрасочный завод дать? Тоже вроде химии. Там директор кандидатскую диссертацию защитил, в научно-исследовательский институт уходит.
— А что у них, не гуталин ли изготавливают, не пасту для чистки кастрюль?
— Нет, настоящее дело, Василий Антонович. Лаки и краски высокого качества. Для автомобильной промышленности, для авиационной. По-моему, даже для спутников наша продукция пошла. Не ручаюсь. Но слух такой есть.
— Слушай, вызови его, товарищ Шубников, Да поговори с ним поаккуратней. Убеди, что место это для него самое подходящее…
Сказал Василий Антонович и вновь задумался. Суходолову-то место, может быть, и подходящее. Но подойдет ли он сам для этого места? Чему обрадовался? Тому, что через какое-то время вновь начнутся жалобы на Сухо дол ова, вновь пойдут неурядицы на хорошо работавшем заводе… И тогда что? Снова снимать человека с должности, снова давать объяснения коммунистам, снова налаживать разваленную работу, и разваленную во имя чего?
— Попробуем все-таки, — сказал, стараясь переубедить самого себя. — Вызови, вызови его, товарищ Шубников. Завтра же вызови, не откладывай. И потом доложи мне.
Проводив Шубникова до дверей, Василий Антонович принялся ходить по кабинету. Если бы не этот фельетон об Огневе, бросающий тень на всю область, если бы не беспокойство о Суходолове, настроение его могло быть не просто хорошим, а даже отличным. Геологи уже прибыли в область, готовятся к началу разведочных работ; проект большого судоходства по Кудесне и Ладе в общих чертах утвердили в Совете Министров республики; министерство речного флота будет размещать заказы на суда, а пока, как только реки очистятся ото льда, откуда-то будут переброшены старые, но капитально отремонтированные пароходы и теплоходы. Весной начнутся работы по прокладке газовой линии в область, сначала в Старгород, затем и в другие города. Сланцевый газ можно будет переключать в крупные села или развозить в жидком виде, в баллонах. У инженера Лебедева нашлось немало последователей. Десятки старгородских специалистов поехали в колхозы, чтобы заняться механизацией труда на животноводческих фермах. Предприятия активно помогают селу в таком важном и нужном деле. Облисполком сумел развернуть и другое очень важное и нужное дело. Куда ни поедешь сейчас, на всех дорогах увидишь горы песку, гравия, щебня, булыжника. Колхозы, совхозы, предприятия области, пользуясь зимними путями, вывозят строительные материалы. Этим заняты грузовые автомашины, гусеничные тракторы с прицепами; возят и на конных подводах. Сортоиспытательные станции, семеноводческие хозяйства подготовили к нынешней весне такое количество сортовых семян, что несортовыми или семенами малоурожайных сортов не будет засеян ни один гектар зерновых. Это, конечно, большая победа, и главным образом победа энтузиаста сортового семеноводства — Лаврентьева. Он много вложил труда в это дело, еще когда был начальником областного отдела сельского хозяйства, а затем и заместителем председателя облисполкома.