8
На следующее утро я проснулась в половине седьмого, а к семи уже покинула квартиру. Не удосужившись разбудить девчонок, я оставила им записку – Ничего срочного, можете не спешить – и предвкушала тихое утро в офисе. День был чудесный, помню, как я оживилась, целеустремленно направляясь на любимую работу. При свете дня мне удалось забыть про вчерашний разговор с Майком по телефону. Гайд-парк был почти безлюден, и я прошлась по нему, а за моей спиной, словно рыцарский стяг, реяло в полиэтиленовом чехле платье, которое Мина попросила прихватить для нее.
Я шла по одному из самых престижных и завидных районов Лондона. Ряды деревьев вдоль улиц, здания с блестящими, выкрашенными черной краской дверями с накладками из начищенной меди. И жилые дома, и офисы – домашний и деловой мир здесь соседствовали друг с другом. Если не знать, где что, различить их было трудно: офисные здания маскировались под жилые дома симпатичными ящиками для цветов на окнах, и выдавали их лишь неброские таблички с названиями компаний. Я поднялась по мраморным ступеням «Эплтона», помахала охраннику, и застекленные двери раскрылись передо мной.
– Вы сегодня спозаранку, Кристина, еще слишком рано даже для вас.
– Да уж. Напряженный день.
В то время все мои дни были напряженными.
Первым делом я позвонила водителю Мины. Дэйв Сантини был моим самым надежным товарищем по работе, моим соратником. Как и меня, его выбрали специально на замену шоферу в нелепой ливрее, который возил повсюду лорда Эплтона. Однажды вечером Мина села в черный кеб Дэйва и к концу поездки уже решила: он именно тот, кто ей нужен. Не знаю, что именно привлекло ее в нем, но полагаю, та же способность к преданности и соблюдению конфиденциальности, которую она распознала во мне. Наверное, уговаривать Дэйва пришлось дольше, чем меня, ведь он дорого заплатил за свой кеб и потратил годы на известный своей сложностью тренинг для таксистов на знание города, – но она его все-таки уговорила. Много лет спустя я узнала, что у Дэйва накопились довольно внушительные долги, и Мина, нанимая его на работу, погасила их все.
Газетных вырезок по Дэйву у меня набралось всего на одну страницу альбома. Как и я, он был рядом, но оставался невидимым. Обслугой. Меньше тысячи слов, слишком много неточностей. Одна плохо осведомленная газета сообщала, что Дэйв когда-то служил в охране. Неправда, никогда не служил, и эта ошибка возмутила меня, так как создавала о нем впечатление как о человеке, жестком по натуре. Я же знала, что Дэвид Сантини деликатен и вдумчив – добрая душа, которая мухи не обидит.
Перед отъездом в «Лавры» мне хотелось поговорить с ним, но на звонок ответил его сын и сообщил, что Дэйв в больнице. С инфарктом, сказал он. А когда я заплакала, он бросил трубку. Мне хотелось навестить Дэйва, но, перезвонив, я узнала, что к нему пускают только членов семьи. Бедный Дэйв. Как и я, он не сумел предугадать обязательства, которые прилагаются к роли преданного слуги Мины Эплтон. Мы с ним стали «обвиняемыми», на нас, сидящих на скамье подсудимых, были обращены все взгляды. Это сломило нас обоих.
У меня срыв случился раньше, чем у Дэйва, – вскоре после завершения судебного процесса. Помню, как однажды утром я шла к вокзалу, чтобы успеть на свой поезд и доехать до работы. Просто переставляй ноги, и все, Кристина, твердила я себе. В тот раз я вышла из дома впервые за несколько недель. Был час пик, на перроне собралась толпа, но передо мной она словно расступилась. Пришел поезд, все места мигом заняли, но, пока я пробиралась по вагону, какой-то мужчина встал и уступил мне место. Я хотела поблагодарить его, но он сконфуженно отвернулся. И я поняла почему, когда увидела свое отражение в оконном стекле. Мое сердце будто мчалось наперегонки с поездом, я положила пальцы на запястье, нащупала пульс. И насчитала больше ста семидесяти ударов в минуту.
В подземке мне стало поспокойнее. Никто не уступал мне место, меня вообще не замечали. Я стала невидимкой, одним из пассажиров, которые проделывали тот же путь, что и я, много лет подряд. Но, едва выйдя из метро на станции «Оксфорд-серкус», я похолодела. Я остро ощущала раздражение бурлящей вокруг толпы и вспоминала, как сама теряла терпение, когда туристы или матери с детьми, посмевшие высунуться на улицу в час пик, медлили в нерешительности, задерживали меня. А теперь я сама болталась без дела в толпе занятых, работающих людей.