Лёшка натянул джинсы.
Галопом по европам. Комната, коридор… Блин! Туалет, как назло, оказался занят.
— Нельзя! — пискнула оттуда Динка, едва он дёрнул ручку.
Шмакодявка.
То дрыхнет до десяти, то вдруг встала ни свет ни заря… Не удивительно, если даже из вредности встала. Услышала самбу и на унитаз!
— Мам, привет, — сунулся Лёшка в кухню.
— И тебе, Лёша, — безжизненным голосом сказала маманя.
Волосы у нее были собраны в пучок на макушке, от этого открытое лицо казалось заострившимся и сосредоточенно-жестким. Ещё эти пятна на щеках. Маргарин на бутерброды маманя намазывала, словно перерезала им горло. Деловито и без эмоций.
Лёшка даже испугался.
— Мам, ну ты чего? Давай, получу зарплату, тогда и поговорим?
— Хорошо, — согласилась маманя.
Но взгляд её обошёл Лёшку по высокой дуге.
— Мне бы ещё рубашку погладить… которая с коротким рукавом… — сказал он.
— Это ты сам.
— Блин! — сорвался Лёшка. — Что, мне нельзя уже попросить? Что ты меня прессуешь?! Я миску вымыл? Вымыл! Задрали все уже! Всем всё надо. А я? Меня спросили, что нужно мне?!
Маманя, мелко покивав, принялась лепить на бутерброды кружки вареной колбасы. Розовые до невозможности.
— Ты уже взрослый, Лёш, можешь всё сам.
Короткий взгляд — как «наждачка».
Ну, спасибо хоть, что заметила. Не столб, сын всё-таки стоит.
— В футболке пойду! — крикнул Лёшка уже по дороге обратно в свою комнату. — И бутерброды твои нахрен!
Не удержался — грохнул пяткой в туалетную дверь.
— Мама! — подала изнутри голос Динка.
— Засеря! — ответил Лёшка.
Приличная футболка у него была всего одна, стильная, чёрная, с рисунком-логотипом из пьяных цветных квадратиков на левой стороне груди. В прошлом месяце выклянчил. Ничего, скоро он сам себе и футболку, и водолазку…
В нижнем ящике шкафа нашлись новые носки, китайские, с иероглифами. Нормально на раз. Под душ бы что ли. И по нужде. Или хотя бы морду лица сполоснуть.
— Э-хе-хейя! — заорал телефон.
Ударные, маракасы, что там еще?
Лёшка торопливо выключил будильник, спрятал мобильник в карман джинсов, в другой карман сунул хельманне. Как бы и всё. Время — семь сорок пять. Пять минут до остановки, полчаса, может, минут сорок автобусом. В общем, он ещё успеет купить молока в ларьке, сотка, конечно, гуд бай, но, блин, так и загнуться от голода недалеко.
С каменным лицом Лёшка шагнул в прихожую, надел куртку.
В туалете раздался клекот спущенной из бачка воды. О, наконец-то! Это ж, блин, пятнадцать минут на стульчаке. Десять-то точно. Торта, зараза, вчера нажралась, куда только влезло. Щеки отъела как у хомяка.
— Брысь! — Лёшка отвесил подзатыльник появившейся сестре.
— Дурак!
Справив нужду, Лёшка сполоснул в ванной руки и поплескал воды на лицо.
— Я, может, ночевать не приду, — буркнул он в кухню.
Маманя пожала плечом.
— Хорошо.
Ну и ладно!
На улице было ветрено. Целлофановый пакет задумал пролететь мимо кустов сирени, но застрял в ветвях и поник, слабо шелестя, белым пораженческим комом.
Обойдемся без бутербродов! Вообще обойдусь без всего.
Лёшка дотопал до угла дома, ёжась от холода, заползающего в рукава и за шиворот. Молочный ларек был открыт, на узкой белой губе прилавка стояли пластиковые ящики с кефиром и сметаной. Полная продавщица бегемотихой ворочалась в тесном пространстве, расставляя товар по полкам.
— Можно молока? — Лёшка запустил над кефирно-сметанным изобилием ладонь с зажатой в пальцах банкнотой.
— Нельзя! — отрезала продавщица, поворачиваясь спиной. — У меня приёмка.
— Мне всего один пакет.
Обведенный сиреневыми тенями глаз, всплыв, оценил размер купюры.
— Сдачи нет.
— Да блин!
Лёшка стукнул кулаком по ящику.
— Молодой человек! — взвыла бегемотиха.
Но Лёшка уже развернулся и в обход дома зашагал к остановке. В голове стучало: эх, надо было опрокинуть, узрела бы, гадина, сюрприз.
Остановка пустовала. Шелестели приклееные к столбам объявления. Рекламный плакат морщился через треснувшую витрину. Лёшка, наклонившись, потёр кроссовок ребром ладони, стирая грязь. Вчера стирал, сегодня… Где пачкаются? Вообще-то, подумал, про одежду и обувь сказано ничего не было, так что нормально. Вдруг тоже этот… камзол выдадут? Он представил себя в камзоле. Еще ручкой так, как у средневековых французов принято. Мадемуазель, же не па… Сильву пле… Жижа слева, Тёмка справа. Шляпа с перьями. Тысяча чертей! Впрочем, не Жижа, а Евгений де Портос, Тёмка — тот, ясно, Арамис, он, так и быть, возьмёт на себя роль благородного Атоса недоутопившего свою графиню де ля Фер.