— Ага! Сами вы…
— Что — я?
Штессан подступил и оказался рядом. Его лоб сверху боднул Лёшкин, крепкие пальцы сжались, собирая в комок куртку на груди. Лёшка почувствовал, что едва может дышать.
— Вы…
Голос предательски истончился.
— Я стоял у Гиммельлина, когда мне было двенадцать, — заговорил-зашипел Шпессан, и холодные глаза его были полны ярости. — Меч был тяжел для меня, и мне дали кинжал. Там я убил своего первого врага.
Сумасшедший! — мелькнуло в голове у Лёшки. Они все здесь…
— Слушай! — Штессан встряхнул его, и мысль пропала, словно перебитая щёлкнувшими зубами. — В четырнадцать вместе с Седьмым кнафуром я попал в засаду у Тишайших топей. Знаешь, сколько вышло оттуда из трехсот человек? Семеро! И Грохот потом истёк кровью. А мой счёт пополнился девятнадцатью мертвецами. А ты? Впрочем…
Он вдруг сник, кулак его разжался. Взгляд сделался беспомощным, даже виноватым.
— Впрочем, забудь, — глухо сказал Штессан, отступая к двери. — Со мной бывает. Просто молчи, если не знаешь…
Стукнули о косяк ножны.
Какое-то время Лёшка сидел неподвижно. Даже когда звонко клацнула «собачка» замка, обозначая, что Мёленбеков приятель покинул «казарменную» комнату. Пальцы дрожали, и внутри всё дрожало.
У какого Гиммельлина? Кто он такой? — прыгали мысли. Я им что… меня что ли можно… будто щенка. Девятнадцать трупов…
Он обмер. А если меня заперли?
От страха скрутило внутренности. Почему-то казалось, что Штессан всё ещё стоит за дверью и прислушивается. Что, мол, будет делать малолетний идиот.
Как назло от какого-то микроскопического движения-шевеления протяжно проскулила пружина. Ещё, зараза, чуть подружек в хор не втянула.
Блин, какого хрена он попёрся по объявлению?
Это маманя всё. Это её «когда устроишься?» его допекло. Вот, устроился. А тут какие-то убийцы вообще… Интересные у них, наверное, дела, филиал «заказушной» конторы открывают. Мы работаем по всей России!
И куда ему? В полицию бежать?
Во рту скопилась слюна, противная, тягучая, с оттенком вкуса вчерашнего торта. Лёшка сглотнул. Фу, блин! Нет-нет, закопошились мысли, дали же ему полчаса на «подумать». Значит, есть вариант… Он зашарил глазами по комнатке. Шкаф! Спрятаться, прикинуться ветошью… Но для этого надо встать. А они по пружинам сразу услышат, что он встал. Но ведь можно, типа, ещё и лечь, звук-то тот же! Или попротяжней.
Лёшка зевнул для прячущейся за дверью публики.
— Э-э-а-а!
Теперь скрипим!
Он качнулся раз, другой и сполз с кровати, но секунды две-три ещё тряс сетку ладонями. Пружины с готовностью отзывались — виу-виу. На всякий случай — контрольный: виу. Всё, теперь считаем, что потенциальный секретарь как бы в глубоких раздумьях. Или вообще спит.
Лёшка осторожно поднялся с пола. Прислушался.
За дверью Штессан или нет? Дыши — не дыши, фиг поймёшь. Так, пожалуй, и шагнуть будет страшно, если представлять, что сейчас как выпрыгнет, как выскочит… С ножом, блин. Мне что-то там в двенадцать!.. Гиммель-что-то-там и топи! Нормальные люди, впрочем, видеокамеры ставят, а не стоят под дверью. Надёжней, знаете ли. Может так и есть?
Лёшка повертел головой, осматривая углы крашеного потолка. Вроде никаких камер. Камзолы и шпаги, впрочем, с камерами диссонируют. Тут годятся разве что тайные зеркала и воздуховоды. Но это же в уважающих себя замках, а у нас купеческий особняк. Только, блин, и в этом случае хорошо бы не стоять, как вкопанному.
Затаив дыхание, Лёшка шагнул к шкафу.
Стук сердца напрочь перекрыл все остальные звуки. Ух, разбежалось-заколотилось! Адреналин! Спокойствие, только спокойствие.
Лёшка подцепил ногтями дверцу шкафа и неожиданно подумал: а на хрена? Во всех фильмах первым делом в шкаф и под кровать заглядывают. Вот сюрприз будет, когда они заглянут, а он им через губу: прикройте, я ещё ничего не решил.
Дурдом.
Лёшка повернулся.
Вот оно, решение. Окно. Отставить стол, распахнуть створку, предварительно отщелкнув шпингалеты. Кувырок. Перекат. Забор. Свобода. Глядишь, минут через двадцать только и хватятся. А там его уже ищи-свищи. Адрес он не давал. Фамилию… Фамилию говорил. Но даже в их трёхсоттысячном городке этих Сазоновых…
Стул удалось переместить бесшумно. Ножки чуть стукнули, но вряд ли за дверью было слышно. Со столом Лёшка провозился дольше — закусив губу и обливаясь потом, осторожно сдвинул-таки грозящее развалиться чудовище к шкафу. Хорошо, по линолеуму, а не по паркету. Окно же, похоже, не раскрывали со времен его покраски. Между стеклами лежали мумифицированные мушиные трупики. Створки держали мёртво даже после того, как шпингалеты с трудом (а один со скрежетом) вышли из пазов.