Маманя пахала на двух работах.
Лёшка кое-как переполз из восьмого в девятый, Динка осенью должна была пойти во второй. В мире, в стране, в жизни людей все как-то устаканивалось; перебродив, поправлялись мозги, из души уходили черные краски, появлялись прыщи и смутные желания.
А еще хотелось денег.
У мамани они все были «под учет», лишней сотни не выпросишь, иногда приходилось занимать на пиво у Макарыча или у Жижи, а подработка попадалась все какая-то мелкая, стыдная, то флаеры раздавать, то чай фасовать. То есть, для совсем безголовых. Хотелось чего-то умного, финансовых комбинаций, хитрых ходов, холодной расчетливости. Блин, может быть, даже чего-то незаконного, афер, как в «Друзьях Оушена». Или как в «Уолл-стрит». Эх, Лёшка часто представлял себя Чарли Шином в этом фильме.
Но секретарем, в сущности, устроиться тоже было бы не плохо.
Бывший купеческий особняк отгораживался от улицы жестяными листами, покрашенными в тошнотворный зеленый цвет. На свежую краску прилипли листья, травинки, грязь и застыли шершавыми узорами. Решетчатые ворота открывались внутрь. Во дворе было пусто, потрескавшаяся бетонная дорожка вела мимо спиленных тополей к низкому крыльцу под покосившимся фронтоном-козырьком. Фронтон держался на двух облупленных колоннах. Одна была разрисована граффити.
Да уж… То ли господин Мёленбек не считал нужным уделять внимание внешнему виду (хотя иностранец же!), то ли только что въехал.
Или просто жмот, подумал Лёшка.
У крыльца стояла урна, и он выплюнул туда жвачку. Затем пригладил волосы, осмотрел рукава куртки — вроде чистые, нагнувшись, отряхнул штанины. Каже…
Лёшка замер, едва начав разгибаться.
У края нижней ступеньки, спрятавшись за булыжник, лежала костяная пластинка — полукруг, изрезанный значками, размером с две фаланги пальца.
Когда Лёшка поднял её, оказалось, что у пластинки есть выступ, в котором просверлены дырки для ношения на шнурке или на цепочке.
Амулет? Медальон?
Значки бежали по дуге с обеих сторон, непонятные, полустёртые, частью похожие на скандинавские руны, а частью — на древнерусские буквицы.
Лёшке сразу подумалось, что это что-то морское, северное, может быть, самого Мёленбека, фамилия-то подходящая. Кость желтоватая, наверное, бивень моржовый или там ещё что. Вполне возможно, что предки нынешнего хозяина особняка ходили в море на промысел. На драккарах. Нет, на кноррах.
Лёшка сунул пластинку в карман.
Если господин Мёленбек скажет, что потерял дорогую вещь, Лёшка, так и быть, отдаст ему костяшку. Покажет, что честный и все такое. А если не скажет, то мало ли кто обронил. А вдруг — ценная вещь? Тогда и самим пригодится.
Лёшка взлетел на крыльцо, вытер ноги о тряпку, растянутую у порога, и постучал в дверь. Тоже вот, звонок не удосужились подвести.
Он подождал, пытаясь расслышать шаги.
Холодок скользнул между лопаток к шее. Страшновато. А ну как скажут, иди, мол, мальчик, отсюда, нам дети, типа, не нужны.
И плевать, что в объявлении ни фига про возраст не сказано.
Лёшка выдохнул и потер вспотевшие ладони о джинсы. Он, может, как раз по возрасту и годится. Психика гибкая, голова ясная.
Он заметил мазок грязи на кроссовке, оттер его, а когда поднял глаза, увидел перед собой мужчину лет пятидесяти, бородатого, полнощекого, в странном, похожем на камзол коричневом платье с шитьем золотой нитью по вороту. На ногах у мужчины были коричневые же панталоны, белые гольфы и черные туфли с пряжками, на пальцах — кольца и перстни, с уха свисала цепочка с моноклем.
Оригинально, подумал Лёшка.
— Здравствуйте, — сказал мужчина, слегка налегая на «а».
Он чуть сдвинул густые брови, ожидая ответной реакции.
— А-а… Здрасьте, — Лёшка протянул руку. — Я по объявлению.
— Да? — Мужчина с сомнением посмотрел на Лёшкину ладонь. — Что ж, прошу.
Он отступил, пропуская юношу в дом.
Лёшка еще раз вытер ноги и ступил в бывший купеческий особняк. Мужчина бесшумно закрыл за ним дверь. Звонко щелкнул замок.
Лёшка явно застал то ли ремонт, то ли приготовления к нему. Стены прихожей были ободраны до штукатурки, кое-где еще висели клочья серых обоев. Стояли заляпанные краской козлы. На деревянной, похожей на самодельную вешалке одиноко висел синий халат. На вытертом линолеуме расплывались следы сапог гигантского размера.