Нет, не вытерпел.
— Ты, блин, малолетка! — Прошаркав в зал, Лёшка отвесил сестре подзатыльник. — Чё, глухая совсем?
Он вырвал пульт из пальцев у Динки и, давя на кнопки, убил звук в ноль.
— Дурак! Отдай! Там у Пинки Пай проблемы! — Динка заскакала вокруг него, пытаясь схватить за руку.
— Вымоешь посуду, отдам, — Лёшка сел на диван и переключил канал. — Поняла?
— Урод!
Динка неожиданно больно ударила его кулачком в живот.
— Блин! — рассердился Лёшка. — А если я так?
Он швырнул сестру в угол комнаты, к промятому креслу — только ноги мелькнули.
— И куртку сними.
— Сам сними!
Динка сложилась у кресла и заплакала.
Лёшка сделал вид, что подвывания его не касаются, и принялся гонять обеззвученные картинки. Комбайны. Площадь. Паучок на паутине. На душе было противно. Не, ну доводит же! Маленькая, маленькая, а костяшки острые. Сама сначала нарывается…
Он посопел.
— На свой пульт. Только звук убавь, ясно? Я вообще-то спал.
— А я знала?
Зарёванная Динка встала с пола и, всхлипывая, взяла пульт. Мутная слезинка, щекоча кожу, застыла на щеке. И не смахнет ведь.
— Но посуду вымоешь, — сказал Лёшка.
— Я уже вымыла давно!
Динка зло освободила одну руку из рукава. На экране телевизора вновь забегали разноцветные большеглазые пони.
— Что случилось?
— Нет времени объяснять…
От придурочных голосов Лёшка утопал на кухню. Карликовые лошади, казалось, напевая, скакали по пятам. Очень хотели дружить.
Его миска лежала в раковине с девственным кантом, обозначающим изначальный уровень, по который был налит суп.
— Эй, что за дела? — крикнул Лёшка. — Ты не всё вымыла!
— Это твоё! — отозвалась из комнаты сестра.
Точно, блин, вырастет телезомби с понями в голове. Вот маманя намучается. А к посуде он принципиально даже пальцем не притронется. Не мужское.
Лёшка поискал глазами оставленное на столе хельманне.
Костяшки не было. Прикольно. Он заглянул под стол, охлопал куртку на стуле, подвигал сметану, солонку и сахарницу.
Так, он ел, значки рассматривал.
Лёшка крутнулся на пятках. У плиты нет, под крышкой, поварёшкой нет, в хлебнице нет. Куда ещё он мог засунуть?
В брюках… в брюках нет.
— Дина!
— Что?
— Где? — Он влетел в зал, сжав пальцы в кулаки. — Где костяшка?
— Какая?
— Блин! — Лёшка развернул сестру от телевизора. — Не ври мне! Лежала на столе.
— Такая желтоватая, как половинка монетки, с выступом? — прищурилась Динка.
— Сейчас как дам по лбу! — замахнулся Лёшка.
— Дурак! — Динка втянула голову в плечи. — Я же просто убедиться.
— Где она?
— Выкинула. В мусорное ведро.
— Какого же…
Лёшка кинулся обратно на кухню.
Мусорное ведро, вынутое из-под раковины, показало непрезентабельное нутро. Конфетные обёртки, комья спитого чая, мятые салфетки, сосисочный целлулоид, пустая упаковка из-под сока, картофельная шелуха.
Лёшка брезгливо отогнул жирную газетную страницу, перепачканную непонятно в чём. Смотри, не смотри — нет костяшки. Не на дно же Динка её затолкала? Хотя из вредности…
Наклонив ведро, он постучал по боку.
Мусор, мешаясь, перетёк. Мелькнул осколок разбитой маманей чашки. Остро пахнуло скисшим молоком.
— Блин!
Лёшка, передёрнувшись, швырнул ведро на место.
Руки — под струю горячей воды. Каплю «Фэйри» растереть, чтобы слабый яблочный запах напрочь перебил молочную кислятину.
Бэ-э-э. Так ведь и блевануть можно.
А была ли там вообще хельманне? Говнюшка, блин!
— Дина, убью сейчас!
Он появился в зале, злой, с мокрым лицом. С телевизора, казалось, за ним с интересом наблюдала фиолетовая пони.
Динка сунула руку в карман куртки.
— На!
Хельманне стукнула Лёшке в грудь и упала в ладони.
— А по балде? — подскочил он к сестре.
— А-а-а! — заныла Динка. — Я не думала, что это твоё!
Собираясь защищаться, она отклонилась и согнула толстенькие ноги в коленях. Серые, вытертые пятки колготок нацелились ему в живот.
Вот действительно дать бы ей!
Лёшка постоял над Динкой, медленно наливаясь злостью. Сестра жмурилась, ожидая экзекуции. Из-за одного этого скукоженного личика хотелось её ударить. Я же тупой, как она тут сказала. Значит, сила есть, а тупизна — пофиг.
Лёшка выдохнул, поймал Динку за ногу и скинул с дивана на пол.
— Мама! — пискнула та.
— Ешё раз, — наставил он на неё палец, — и мама тебе не поможет. Ясно?