— Неужели типография? — насторожился Клеточников.
— Как будто… Дал бы бог… Все-таки тысяча рублей мне не помешала бы, отнюдь.
— Ну что ж, — решительно поднимаясь с места, произнес Николай Васильевич, — пожалуй, вы правы! Расспрашивать вас больше нет никакого смысла. Но теперь, коли обговорили все дела, пора по домам. Мне далеко, я в Гавани живу.
— Счет! — крикнул Петр Иванович. — Ради бога, Николай Васильевич, ничего не надо, сегодня плачу я.
…Когда они разошлись на углу Невского проспекта, Клеточников еще долго оглядывался, пытаясь близорукими своими глазами разглядеть в темноте, куда же направился новый его «союзник».
«Надо обязательно выяснить у Дворника, кто из работников типографии получил на днях судейскую фуражку, зачем, от кого… Проговорился он все-таки под конец. А я уж думал — пропал вечер».
И, довольный добытыми сведениями, Николай Васильевич быстро зашагал по торцовому тротуару.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АГЕНТ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА
ШЕСТЬ ВЫСТРЕЛОВ НА ДВОРЦОВОЙ ПЛОЩАДИ
Начало тысяча восемьсот семьдесят девятого года ознаменовалось целой серией террористических актов.
9 февраля в Харькове на подножку кареты царского фаворита, генерал-губернатора Дмитрия Кропоткина, возвращавшегося из театра, вскочил неизвестный и двумя выстрелами смертельно ранил князя. В специально выпущенной листовке Исполнительный Комитет объявил, что Кропоткин казнен как виновник страшных издевательств, творимых над заключенными в Харьковской тюрьме.
«Знай же, русское общество, — говорилось в листовке, выпущенной вскоре после этого покушения, — что, пока ты безгласно, тебе будет разрешено принимать участие в единственном дозволенном тебе деле — в похоронах высокопоставленных особ».
26 февраля неизвестные лица закололи в Москве провокатора Рейнштейна.
10 марта на Пантелеймоновском мосту в Петербурге к карете шефа жандармов Дрентельна, сменившего убитого Мезенцева, подскакал молодой человек на великолепном рысаке и дважды выстрелил в генерал-адъютанта. Обе пули застряли в металлической перекладине рамы каретного окна, и это спасло Дрентельну жизнь. Шеф жандармов мчался за ускакавшим террористом, однако догнал только… рысака, которого держал под уздцы бравый городовой.
— Их благородие сказали мне — держи, а сами ушли в проходной двор оправиться, так что не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, — доложил он взбешенному шефу жандармов. — Все в порядке.
…Третье отделение неистовствовало. В Петербурге начались массовые облавы и обыски, аресты и высылка молодежи. Но слепые удары не достигали цели. Политическая полиция убедилась в этом 2 апреля.
Во время утренней прогулки царя у Главного штаба неожиданно навстречу ему вышел высокий худой человек с узкими, раскосыми глазами, с угрюмым, бескровным, непроницаемым лицом. На нем была чиновничья фуражка с малиновым околышем. Царь сразу понял, едва взглянул на него, что это пришел мститель подполья, мститель за недавно казненных революционеров и, прежде чем тот успел прорвать цепочку телохранителей, его величество отпрянул в сторону. С ужасом Александр II увидел, как длинная сухая рука покушавшегося вытащила из кармана револьвер, как охрана замерла, парализованная ужасом. Смерть царя казалась неизбежной и неотвратимой.
В эту решительную минуту один только Александр II не растерялся. Пока его телохранители стояли, пригвожденные ужасом, пока террорист выцеливал мишень, царь рванулся к Певческому мосту; спотыкаясь, путаясь в длинной шинели, он не забывал описывать на бегу ломаную линию зигзагов (как полагается по пехотному уставу при беглом огне противника). За ним гремели гулкие, резкие, четкие выстрелы — два, три, пять…
Свинец рассекал воздух, выбивал пучки искр из булыжника. Царь все мчался вдоль фасада Главного штаба, он несся вперед, сгибаясь, кланяясь почти до мостовой, тщательно выполняя устав и под огнем беспрерывно меняя направление. А сзади все ближе и ближе доносился равномерный топот гиганта, огромного, неумолимого, с круглой кокардой на ярком бархате.