Снова и снова перечитывал Клеточников служебные сводки и донесения, стекавшиеся к нему со всех концов страны. Перечитывал, сопоставлял, анализировал. Пожалуй, ни у одного революционера не было такой полной информации о положении в стране, как у этого незаметного чиновника Третьего отделения. И все яснее становилось, что в ближайшие годы революции не будет. Всеобщее недовольство внизу и шатание устоев наверху еще не достигли нужного для революции размаха. Значит, надо ждать, пока революция созреет в недрах общества… А может, вовсе не надо ждать? А может, надо, как Соловьев, рискнуть? Ударить по центру врага! Раскачать своим порывом тяжелый маятник истории! Выйти на смертельный, безнадежный поединок и стать искрой в пороховом погребе ненависти и горя! Дать задыхающемуся от трусости, косности, мещанства обывательскому Петербургу хоть на мгновение вдохнуть воздух свободы! Безумием своего подвига пробудить ото сна усталых, равнодушных, ленивых, заразить своей верой тех, кто опустил руки, смирился, перестал бороться с угнетением. Кто рискнет сказать, что это бессмысленно, что это никому не нужно? Кто знает пути истории? Начать, а там будь что будет…
Есть люди, которые могут, если это необходимо, ждать революции десятилетиями. Это люди мысли, люди теории. Нет, они не просто ждут, они готовят ее — это он понимал. Но он, Клеточников, человек действия, и он просто не может столько ждать. Ему хотелось видеть результат своими глазами. И это толкало его к практикам — к террористам. Хорошо или плохо, но это было так…
— Вы поступили правильно в истории с Соловьевым, — сказал он Михайлову на очередной встрече.
Михайлов ушел в себя, далеко-далеко ушел в свои мысли. Потом, как бы вернувшись на землю, улыбнулся, решительно тряхнул головой и переспросил:
— Я вас понял правильно, Николай Васильевич? Вы за соловьевский путь борьбы?
— Да. Его дело надо довести до… — он помедлил, — завершения.
Оба понимали, что значит довести до завершения дело Соловьева.
— А вы помните, что политические убийства осуждаются нашей партийной программой?
— Да. Но это дело надо довести до конца.
— В таком случае, — Дворник нагнулся к самому его лицу, — в таком случае сообщаю вам, что летом состоится партийный съезд с задачей покончить с такими вот, как у вас, опасными мыслями…
Клеточников молчал, но упрямое выражение его лица понравилось Михайлову.
— …Но я…я лично вовсе не считаю эти мысли опасными. Наоборот! Однако нас, думающих так, как вы и я, мало в партии. Нас действительно могут исключить из «Земли и воли». Поэтому решено заранее собраться и договориться, как держать себя на съезде, — шептал своему разведчику Михайлов. Словно эту тайну он опасался доверить даже стенам конспиративной явки.
У Клеточникова похолодело внутри. Он понимал, что будет означать такое вот секретное совещание перед съездом партии.
— Неужели раскол? — тихо спросил он.
— Постараемся обойтись без раскола. Думаю, это возможно.
— Но ведь, по существу, у вас будет свой, особый съезд сторонников террора!
— Соловьев начал большое дело, Николай Васильевич, и отступать теперь некуда. Будь что будет, а надо идти вперед.
— Тогда передайте товарищам, — твердо сказал Клеточников, — что в случае раскола мною могут располагать именно боевики.
— Передам…
Таким был этот их решающий разговор.
А через некоторое время канцелярия господина Кирилова получила неожиданную передышку в работе. Довольные и торжествующие ходили все лето агенты: словно жарким июньским ветром унесло из города самых опасных врагов — заговорщиков. Никаких политических убийств, никаких забастовок, даже листовок стало меньше. Все было великолепно!
Но каждый день по нескольку раз бегал к почтовому ящику секретарь шефа политической агентуры Николай Клеточников. На работе он стал нервным, рассеянным, а возвращаясь в свою холостяцкую квартиру, вспоминал разговор с Михайловым и все думал, думал, думал о нем…
Как у них там дела, на съезде? Почему нет вестей?
Отлучка Михайлова затягивалась и становилась нестерпимой.
ЛИПЕЦКИЙ ПИКНИК
В маленький городок Липецк каждое лето приезжали на целебные железистые воды отдыхающие с разных концов России.