— Я расскажу, — согласился Фроленко. — Не все товарищи, может быть, знают, что я входил в кружок «чайковцев», начавший работу еще восемь лет назад. Однажды к «чайковцам» явился с юга товарищ, желавший совершить акт цареубийства. Мы категорически возражали, мы сумели убедить его, что убийство царя, освободившего крестьян, а потому пользующегося популярностью — хотя бы совершенно им незаслуженною, — будет вредным для революции. Зная того товарища, а также порядок охраны в те времена, положительно утверждаю, что революционеры спасли царя от смерти!
— Вы сами теперь видите, сколь мы были терпеливы, — продолжал речь Михайлов. — Мы не хотели посягать на его жизнь, на жизнь нашего врага. Но нынче чаша терпения переполнилась кровью казненных товарищей. Кто виноват в этих казнях? Жандармы? Но им приказывают производить казни генерал-губернаторы. Генерал-губернаторы? Но они получили право, более того — приказ казнить наших друзей от самого царя. Он взял тем самым на себя одного ответственность за пролитую кровь, и пусть теперь она падет на его голову. Я голосую за смертную казнь Александру Романову.
Было тихо.
— Есть и другая, более важная сторона дела, — спокойно начал свое выступление Тарас — Желябов. — По наблюдениям многих наших товарищей и по моим собственным, именно темная вера народа в царя-батюшку в значительной степени задерживает наступление крестьянской революции. Следовательно, устранение Александра Романова может стать для народа сигналом к освобождению, к началу всеобщего восстания. Политический выигрыш настолько громаден, что я голосую за смертную казнь.
Он оглядел лица товарищей.
— Все выгоды пока на нашей стороне. Силы у нас небольшие, но они неизвестны полиции, значит, неуловимы и недосягаемы. Говоря языком шахматистов, мы можем сосредоточить удар всех своих фигур на позицию вражеского короля и создать неотразимую атаку. Я убежден — им не устоять. Предлагаю также в случае утверждения Исполнительным Комитетом смертного приговора возложить способ его исполнения, а также выбор места казни царя на Распорядительную комиссию — на Дворника, Михайлу и Сашу Квятковского. Я кончил.
Дворник встал.
— Есть еще мнение? Нет. Тогда голосуем.
— Смерть.
— Смерть.
— Смерть.
— Смерть.
— Смерть.
ЛАЗЕЙКА В ПОДПОЛЬЕ
С этого дня, с 26 августа 1879 года, начался новый этап героического единоборства горстки безумно смелых людей с могучим государственным аппаратом Российской империи. С этого дня тайная политическая полиция не знала ни минуты покоя в течение четырех лет.
Все силы охраны жандармерия в спешке собрала вокруг персоны императора. Прочие дела, направления, партии казались теперь второстепенными и отошли на задний план. И именно тогда, осенью, в обстановке беспримерного смятения и суматохи, охватившей верхи общества, произошло в Третьем отделении неслыханное происшествие: из дела заключенного Дмитрия Клеменца исчезли протокол обыска и все вещественные доказательства.
Дело Клеменца в прокуратуре вообще считалось каверзным. Следователи знали, что Клеменц один из самых видных подпольщиков; через Николая Рейнштейна удалось выяснить, что он был главным редактором центрального органа революционного подполья. Но прямых улик против опаснейшего человека у них почти не было: опытный конспиратор, он не дал следствию никаких зацепок. Единственный свидетель обвинения, Николай Рейнштейн, стал покойником уже в самом начале следствия, при весьма загадочных обстоятельствах. В арсенале обвинения остался лишь тючок нелегальной литературы, обнаруженный при обыске в диване Клеменца. При умелом ведении дела и на этом тючке можно было построить обвинительный приговор. Но вдруг…
Но вдруг эта бесценная пачка прокламаций — фундамент обвинения — исчезла бесследно из подготовленного к слушанию дела. Как и куда?! Неясно. Совсем потерялись в страхе чиновники Третьего отделения. Ничего подобного никогда не случалось и случиться не могло, и они даже не знали, с какого бока за такое дело приниматься. Сначала перерыли все другие дела. Потом подняли весь архив. Нигде ни следа, ни ниточки. Следствие застопорилось.
Что делать?
А пачка эта находилась на конспиративной квартире.
Когда в одно из воскресений Клеточников притащил Михайлову эту кучу драгоценных прокламаций, наделавших столько шуму, у Дворника затряслись от волнения руки.