Он не спросил ни слова о делах подполья, только упрекал да просил сочувствия и совета. И наивный Гольденберг, своими руками казнивший царских сатрапов, пожалел этого несчастного, запутавшегося в противоречиях человека. Но что посоветовать ему? Что делать? Как спасти Россию и вывести ее из бессмысленной братоубийственной войны жандармов и революционеров? Пять недель они вдвоем с прокурором искали выход, как спасти народовольцев от казни и добиться для страны конституции.
Григорию казалось, что он сойдет с ума, когда вдруг (не без помощи его нового товарища — прокурора) ему пришла в голову гениальная мысль.
Это же просто! Он возьмет и расскажет все, что знает об организации. А знает он немало — все-таки участник Липецкого съезда, и как делегат этого съезда — член Исполнительного Комитета. После его признаний товарищи будут спасены от ужасов убийств, отделаются всего-навсего ссылкой, а там — с введением конституции — и вовсе попадут под амнистию. Не будет больше ни взрывов, ни виселиц — он, Григорий, все это прекратит. У либералов из министерства внутренних дел будут развязаны руки для проведения конституции. Для родины он пожертвует большим, чем жизнь, — от отдаст в залог жандармам нечто большее — честь революционера. Это высшее, на что способен человек!
В глубинах души — в самых хитрых тайниках — Григорий сознавал, что чуточку обманывает полицию. Ведь друг-прокурор не скрывал, что Курицын был подосланным предателем. И Григорий понимал, что, может быть, не решился бы на свой смелый план, если б уже самое главное не рассказал Курицыну. А теперь он может открыть полиции сравнительно немного нового по сравнению с тем, что уже выболтал Курицыну. Но зато — в обмен на признание — он потребует несравненно большего — конституции для страны и спасения для заблуждающихся товарищей. А власти в надежде получить от него много нового, возьмут да и клюнут на эту приманку!
Григория, правда, несколько смущала необходимость быть «дипломатом», но — цель оправдывает средства, решил он. И рассказал о своем замысле другу-прокурору.
Тот выслушал его с каменным лицом, задумался.
— Не могу не признать логики в ваших рассуждениях, — сказал он. — Вы действительно спасете обреченных на гибель товарищей и много блага принесете родине. Но себя вы откровенностью не спасете: за участие в подкопе вам и нескольким другим будет грозить смертная казнь. Взвесьте все, чтобы потом не каяться.
Как обрадовался Григорий! Он чуть не задушил прокурора в объятиях. Значит, его правильно поняли! Он не изменник, не предатель, его услуг не покупают — ведь его тоже обещают повесить! И в тот день он дал первое из своих откровенных показаний…
Ах, как жаль, что его друзья не знают, как просто, как гениально просто можно послужить родине! Если бы он мог им это объяснить, все встали бы на его путь, он уверен.
Вчера у него в камере был министр Лорис-Меликов и подтвердил все то, о чем прежде говорил прокурор. Готовится конституция, помилованы и Сабуров — Оболешев и Ольга Натансон — Генеральша[5].
Григорий даже зажмурился от удовольствия. Министр обещал, что если он выступит свидетелем на процессе и объяснит товарищам, как неправильно их поведение и как правильно поведение его самого, то принятие конституции можно считать обеспеченным. «Будет вам конституционный рай!» — сказал министр.
— Гришка…
Тихий, едва слышный шепот донесся со стороны дверного глазка.
— Гришка, а Гришка..
Узник испуганно приподнялся на кровати: вот уже полгода его никто так не называл.
— Я от Дворника, — говорил неизвестный за дверью. — Исполнительный Комитет считает тебя злостным предателем. Выводы делай сам. Все!
С грохотом захлопнулась задвижка на глазке.
Когда через несколько минут в эту камеру заглянул коридорный надзиратель, он увидал ничком лежащего Гольденберга. Услышав щелканье задвижки, заключенный медленно повернул к дверям голову, и тюремщик невольно отпрянул. На долгие годы потом врезался ему в память этот череп, обтянутый неестественно белой кожей, эти провалившиеся в орбиты глаза — лицо человека, ставшего в один миг живым трупом.
5
Оба помилованных умерли в том же году: Сабуров — Оболешев в крепости, Ольга Натансон — через две недели после выхода из тюрьмы.