…Идут по коридору. Священник? Обострившиеся в тюрьме внимание и слух напряглись. Нет, топают по-военному. Помилование?! Или — пора? Сейчас? Ночью?
Ему захотелось закричать.
Дверь камеры отворилась. Вошел дородный светлоусый мужчина в генеральском мундире, и уже с порога ободряюще улыбнулся заключенному. Тот удивился: начальник петербургской жандармерии у него в гостях?
Несколько секунд они разглядывали друг друга. Опытным глазом ловец человеческих душ сразу заметил ужас и растерянность стоявшего перед ним смертника. Какая удача!.. Не одну вот такую неокрепшую душу сначала прощупала, а потом и сломала его сильная рука в белой форменной перчатке. Не один человек после «душеспасительной» беседы с ним бился головой о решетку, пытался повеситься на рубашке. О, ему известно искусство доводить чувство смертного страха до предательства.
Жестом генерал предложил арестанту сесть. Кажется, прав был Плеве. Ох, и орлиный взгляд у прокурора!
«Сходите, ваше превосходительство, к этому… как его, который презирает помилование, — чуть усмехаясь в надушенные пушистые усы, предложил он утром генералу. — Сдается мне, что этот недоросль от революции, этот нищий духом любитель авантюр может нам пригодиться»…
Генерал тогда выразил сомнение: уж больно дерзко держал себя субъект на суде. «Сходите, сходите, — уговаривал Плеве, а ведь мог — именем министра! — просто приказать. — С вашим опытом нельзя не добиться успеха». Нет, недаром говорят, что вопрос о назначении Плеве директором государственной полиции уже предрешен. И он стоит этого, стоит.
Но пора приступить к делу. .
— Велика милость его величества, — журчит жандармский голос, — безгранична, как милость божия. Раскаяньем истинным все пятеро смертников могут добиться спасения своей жизни. А вы, молодой человек, особенно, да-да, особенно. Ну зачем вам умирать, полному жизни?
Он сам не ожидал столь быстрого эффекта.
— Помилование всем не может быть. Вы говорите неправду, — рубит слова смертник. — Император никогда, никогда не простит Квятковского: тот четыре раза на него покушался. Ширяев — три раза. А я — всего один.
— А вы очень смышленый человек, — удивляется генерал. — Вас не проведешь. Действительно, их помиловать невозможно. Но вы, конечно, не столь виновны. Нет, вас помиловать можно, если, конечно, вы сами пойдете правосудию навстречу.
А в это самое время, в эти самые ночные часы телеграфист отстукивал правительственную телеграмму в Крым. В голове Лорис-Меликова сложился хитроумный план. Ведь народовольцы поклялись уничтожить царя за гибель товарищей — так пусть царь помилует смертников. Живыми из равелина все равно они не выйдут, оттуда никто живым не выходил! Но зато какой будет эффект от царской милости! Пусть-ка потом террористы попробуют назвать царя главным палачом и требовать казни человека, даровавшего жизнь тем, кто мог стать его убийцами! Расчет министра был точен. Лорис выиграет время, обеспечит хотя бы недолгий перерыв в цепи покушений, а за это время успеет разгромить подполье. Недаром графа прозвали «лисий хвост и волчья пасть»: помилованием смертников он надеялся выкупить у революции голову царя.
Но слишком сильны были при дворе противоборствующие влияния. Наследник престола, бывший шефом лейб-гвардии, требовал голову организатора взрыва в Зимнем, Александра Квятковского: ведь там погибли его гвардейцы. А полиция настаивала на казни Андрея Преснякова — ведь он истребил ее лучших агентов. И вот наутро колеблющийся и нерешительный, измученный бессонницей царь наложил резолюцию: «Помиловать всех, исключая Преснякова и Квятковского». Он думал, что удовлетворил всех. Он не знал, что, казнив Преснякова и Квятковского, подписал свой смертный приговор.
А в Трубецком бастионе продолжался постыдный торг. Узник не подозревал, что он уже спасен от казни, спасен не царской милостью, а царским страхом перед его грозными товарищами. И он готов был выдать их, своих истинных спасителей, чтобы купить уже дарованное ему помилование.
Но он боялся мести. Его успокоили — есть отличный способ укрыться. Он будет перестукиваться с товарищами, прикрываясь чужой фамилий, например Тихонова. Узнает все, а тень предательства пусть падет на другого. Тогда пропали его последние сомнения. И когда генерал принес, наконец, из министерства весть о помиловании, радостный узник, забыв ночные туфли, в одних носках, выскочил в коридор из камеры смертников. Скорее его ведите! Он хочет начать говорить! Он хочет оправдать царскую милость и генеральское доверие!