Эдриан переплетает пальцы на столе с такой силой, что у него белеют костяшки.
– Отлично. Лети в Остин со мной. Это не просьба.
– Это больше на вас похоже, – я улыбаюсь ему, надеясь на ответную улыбку. – Если бы мне не нравилось, когда мной командуют раздражающие меня мужчины, меня бы уже здесь не было. И мне бы не нравились ваши книги.
Ну, последнее просто вырвалось само собой. Выражение его лица слегка смягчается.
– Значит они и правда тебе понравились?
– Конечно, – я пожимаю плечами. – У меня же есть вагина, очевидно, это единственное необходимое условие.
Он ухмыляется. Наконец-то.
– Да, я припоминаю этот факт о тебе.
Наступает момент тишины, очень опасный момент, когда мы просто смотрим друг на друга. Я ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы он продолжал отдавать мне приказы. И спрашиваю себя, в постели он ведёт себя хоть сколько-нибудь похоже на Дирка? Он такой же извращённый и доминирующий? Сложно судить, ведь в бассейне именно я была инициатором. Даже если всё и закончилось тем, что он сыграл на мне словно виртуоз.
– Не думаю, что хорошо понимаю Натали МакБрайд, – говорю я ему сухо. – А теперь мне нужно её играть. И не в течение пары часов, а всю неделю. И как мне это делать?
– Просто придумай что-нибудь, – говорит он. – Она по большей части чистый лист.
– Но я понятия не имею, что говорить! – настаиваю я. – Не я здесь писатель, а вы. По крайней мере, дайте мне хотя бы какое-то представление о том, что тогда творилось у вас в голове. Мне нужна основа, с которой можно было бы работать.
– Меня ещё сегодня ждёт настоящая работа, – говорит он. – Как и тебя.
Он замолкает, поднимает стопку бумаги и выравнивает её.
– Сегодня вечером, если хочешь, можем об этом поговорить. Я зайду. Прихвачу с собой что-нибудь приличное выпить, потому что знаю, что у тебя дома не водится ничего кроме дешёвого вина и диетической содовой, – его голова всё ещё опущена, но он поглядывает на меня из-под бровей. – Просто поговорить, понимаешь?
– Не знаю, почему вы считаете необходимым это подчёркивать, – бормочу я и ёрзаю на стуле, чувствуя, как краснею. – Я говорила вам, что не позволю этому случиться снова.
Эдриан берёт в руки карандаш.
– Вообще-то не говорила.
– Что ж, хорошо, я говорю вам это сейчас.
– Принято к сведению, – отвечает он мне с проказливой улыбкой. – Сегодня вечером, Меган. В восемь часов. Убедись, что у тебя в холодильнике есть маринованные огурчики.
Не успеваю я отреагировать, как он взмахом руки отпускает меня и поднимает трубку телефона.
Три года назад, когда я всё ещё верила в то, что где-то в глубине души он сохранил хоть какие-то остатки совести, мы провели поздний вечер, работая над каким-то дурацким предложением для совета директоров, которое они потребовали только тогда, когда почти никого не осталось в офисе. Мне и правда тогда стало его жаль, и я знала, что он не успеет закончить его в одиночку. Никому из нас не хотелось оставаться в офисе ни минуты, поэтому я предложила поехать ко мне, поскольку до моей квартиры было сравнительно недалеко.
Мы провели вечер, корпя над бумагами и распивая столь любимый Эдрианом бурбон, и в какой-то момент он убедил меня попробовать шот, в который были добавлены соль и огуречный рассол – и он оказался довольно неплох.
Он улыбался гораздо чаще в то время. Я помню это.
Когда я оказываюсь дома, то трачу какое-то время на то, чтобы прибраться, чтобы комната выглядела хоть сколько-нибудь прилично. Мне нужно было сказать ему, что нам лучше встретиться в ресторане или в кофейне или ещё где-нибудь, но а) я была уверена, что он, как обычно, катком пройдётся по всем моим аргументам; и б) мне на самом деле нравится идея того, что он придёт сюда. Это напоминает мне прошлый раз, когда он был здесь, – удивительно, но было весело. У меня такое чувство, что тот самый парень, который смеялся со мной тем вечером, всё ещё живёт где-то глубоко внутри него, погребённый под всеми этими насмешками, колкостями и неуместным перфекционизмом.
Как только я заканчиваю с уборкой, я по-быстрому готовлю себе ужин, чтобы съесть его перед телевизором. Я совершенно точно не собираюсь пить бурбон, который принесёт Эдриан, на пустой желудок, даже если прямо сейчас у меня нет особого аппетита.
Когда я почти доела, мой телефон начинает звонить, и имя на экране мгновенно вызывает у меня предчувствие беды. Я делаю глубокий вдох перед тем, как ответить.
– Привет, мам.
– Уж очень ты быстро, – говорит она. – Надеюсь, ты не сидишь весь вечер напролёт у своего телефона.
И сразу же она начинает пичкать меня этим дерьмом. Папа, должно быть, довёл её до белого каления своей пассивной агрессией.
– Нет, вообще-то я вяжу крючком копию Тайной вечери в натуральную величину.
Она вздыхает.
– У меня нет настроения слушать твои остроты.
– Зачем ты тогда позвонила, мама? – я чувствую, что у меня самой терпение уже на исходе.
– Перестань набивать рот, пока я с тобой разговариваю.
Кровь закипает у меня в жилах, когда я опускаю вилку.
– Ты позвонила мне прямо во время ужина, мама.
– Что ж, тогда тебе не следовало брать трубку, – фыркает она. – Это грубо.
– Если бы я не ответила, ты бы просто продолжала мне звонить, – моя рука на коленях сжимается в кулак. – Снова, и снова, и снова…
Она вздыхает.
– Тогда просто перестань есть. Сомневаюсь, что пропуск приёма пищи время от времени убьёт тебя.
Мне требуется весь мой самоконтроль, чтобы не бросить телефон в стену.
– Я должна идти, мам. У меня свидание.
– Уверена, что так оно и есть, – она улыбается на том конце провода, и я словно вижу это воочию. – Твой отец и я всего лишь хотели узнать, когда ждать тебя на День благодарения, чтобы мы могли заказать тебе билеты.
– Вообще-то, я собиралась позаботиться о них сама в этом году, – говорю я ей. – Мистер Райзингер выплатил мне неплохую премию.
– Ерунда. Тебе стоит положить эти деньги на сберегательный счет.
– Это мои деньги, мам. Я сообщу тебе, в какой день прилетаю, но я сама куплю себе билеты, и если ты их для меня закажешь, сама потом будешь разбираться, что с ними делать.
– Когда ты такой стала? – восклицает она. – Клянусь, Меган…
– Должна идти, мистер Райзингер звонит мне по другой линии. Пока, мам.
Я со стоном бросаю телефон на диван. Теперь-то я уж точно не собираюсь доедать свой ужин.
Я сижу напротив Эдриана, и он знает, что что-то не так.
Наблюдать за тем, как он пытается определить, стоит ли ему говорить что-нибудь на эту тему или нет, и если стоит, то что именно, настолько забавно, что почти позволяет мне забыть о том, как я ненавижу свою жизнь.
Но только почти.
– Итак, – говорит он, – что ты хочешь знать о Натали?
Это странно, то, что он говорит о ней, как будто она реальный человек. Как будто у него на кухне в углу стоит метла, на которой помадой нарисован рот.
– Вы и правда думаете о ней, как об отдельной личности?
– Вообще-то нет, – отвечает он. – Но так проще всего говорить о ней, чтобы не путаться.
У меня уже раскалывается голова, но, справедливости ради, по большей части это никак не связано с ним.
– Так что… она – это вы, но без члена?
– Она никто, – говорит он, слегка усмехаясь. – Просто имя, которое я поставил на обложку своих книг. Серьёзно, тебе бы стоило поговорить на эту тему с Карой.
– Что-то говорит мне, что Кара придерживается другого мнения.
Он гримасничает.
– Она очень ревностно относится к моей карьере. Недолюбливает всё, что может каким-то образом поставить её под угрозу.
Конечно. Его карьера. В этом всё и дело.