Он закатывает глаза.
– Так отошли их обратно.
– Легко вам говорить. Не вам придётся слушать их нытье.
– Иисусе, – мистер Райзингер пощипывает переносицу. – Ты не можешь делать работу за каждого, Меган. Почему женщины всегда так поступают?
– Потому что начатое нужно заканчивать, – я плотнее скрещиваю руки на груди. – Гораздо проще самой обо всём позаботиться, чем слушать чужие жалобы.
– Так не слушай! – он хватается за волосы. – Скажи им, что это не твои проблемы. Откажись.
– Ну конечно, – смеюсь я. – Из этого обязательно выйдет что-нибудь путное.
Он встаёт и отходит к окну.
– Кого волнует, что из этого выйдет? Ты работаешь на меня, не на них.
– Да, и я ваше «человеческое лицо», – я тяжело вздыхаю, откидываясь на стуле. – Я должна быть мягкой и доброжелательной, поскольку вы не такой. Половина этого офиса уже уволилась бы, будь они вынуждены общаться с вами регулярно.
Мистер Райзингер бросает на меня взгляд через плечо, и по выражению его лица я могу сказать, что этот мужчина понятия не имеет, чем я, в сущности, занимаюсь в течение дня. О количестве времени, которое я трачу на то, чтобы извиняться за него. О том, сколько времени и усилий я прилагаю к тому, чтобы урезонивать людей, которыми, по его мнению, он руководит. Мне ещё не приходилось в буквальном смысле отговаривать людей прыгать с крыши, но что-то подсказывает мне, что это вопрос времени.
– В таком случае задержись сегодня и сделай отчёты, – говорит он. – Если тебе так необходимо вкалывать за бухгалтерию, этому придётся подождать, пока ты не закончишь со всем, что нужно мне.
Возможно, это лишь защитный механизм, который не даёт моему мозгу осознать, что он только что предложил, но что-то в том, как он произносит «со всем, что нужно мне», заставляет меня чувствовать трепет в животе.
Я делаю глубокий вздох.
– У меня есть планы на вечер.
– Нет у тебя никаких планов, – ухмыляется он. – Не переживай. Я оплачу тебе сверхурочные.
Боже, ниспошли мне терпение, чтобы я не ткнула ножом для писем ему прямо в лицо.
– У меня фиксированный оклад, мистер Райзингер, – отвечаю я сквозь стиснутые зубы.
– Тогда выпишу премию, – он машет рукой. – Без разницы. Знаешь, я вообще ничего не должен тебе предлагать. Если ты не отсылаешь их обратно, технически, ты нарушаешь субординацию.
– Я нарушаю субординацию каждый день, – подчёркиваю я, не в силах сдержать короткий смешок, вызванный абсурдностью этого разговора. – И раньше это никогда не было проблемой.
Он поворачивается ко мне, улыбаясь, и по какой-то причине от этой улыбки у меня перехватывает дыхание.
– Можешь им грубить. Обещаю тебе, ты никак не пострадаешь.
– Пострадает моя репутация, – я приподнимаю бровь. – Вы ведёте себя так, вы демонстрируете авторитет. Я поведу себя так, и меня посчитают бессердечной сукой.
Мистер Райзингер качает головой.
– Уж ты-то должна знать, что единственный верный способ бороться с двойными стандартами – это удар с разворота, прямо в лицо, – он делает наглядный жест.
– Да, замечательно. Будем решать проблемы с помощью насилия. Этому вы тоже научились во время вашего семинара по женским исследованиям?
Он откидывается на спинку кресла.
– Дело твое. Думаешь, мисс Эмма Пил [8] переживала из-за «стеклянного потолка» [9]? Да никогда. Пробилась прямо сквозь него.
– Да уж, я не собираюсь принимать жизненные советы от людей, которые борются с преступностью в обтягивающей коже и на четырёхдюймовых каблуках, – я встаю. – Хорошо поговорили, ничего не скажешь.
Он цокает языком.
– Столько предубеждений. Я отправлю вас на этот семинар, миз Бёрнс. Может, кое-чему да научишься.
Время позднее, но я в ударе. Как бы сильно я ни ненавидела саму идею засиживаться на работе, бессмысленные электронные таблицы – именно то, что мне сейчас нужно. Под Ники Минаж я перехожу от строчки к строчке и действительно начинаю расслабляться.
Пока кто-то не тянется мне через плечо, и, как и положено совершенно нормальному взрослому и зрелому человеку, не выдёргивает из ноутбука мои наушники.
MY ANACONDA DON'T – MY ANACONDA DON'T – (Моя анаконда не – Моя анаконда не –)
Я захлопываю крышку, заглушая музыку.
– Я думала, вы уже ушли домой, – я стараюсь вести себя невозмутимо, несмотря на то что у меня только что чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Мистер Райзингер прислоняется к моему столу, как будто так и надо, и его бедро оказывается где-то в трёх миллиметрах от моего плеча. Я стараюсь не смотреть на него, но кроме как на табличку с моим именем на столе смотреть больше не на что. Если я открою ноутбук, заиграет Сэр Миксэлот. Я уже в полной заднице, и следующие слова, которые вылетят изо рта мистера Райзингера, почти наверняка будут включать фразу «у детки есть, за что подержаться» [10], но я должна хотя бы постараться свести ущерб к минимуму.
– Я бы скорее принял тебя за девушку, которая слушает Тейлор Свифт, – говорит он, впиваясь пальцами в край стола, и улыбается мне сверху вниз. – Приятно знать, что ты всё ещё можешь меня удивить.
– У меня есть слои, – говорю я ему, продолжая пялиться в пустоту. – Не все такие одномерные как вы.
Он усмехается.
– Все уже ушли, так что я закрою глаза на нарушение политики компании, но не позволяй стажёрам видеть тебя в наушниках. Ты знаешь, какие они.
– Люди, совершающие ошибки? – я поднимаю на него глаза и улыбаюсь с прохладцей. – Какой кошмар, не правда ли?
– Я знаю только, что мне бы не сошла с рук и половина того дерьма, которое они выкидывают. Не тогда, когда я был в их возрасте, – он качает головой. – Это поколение считает, что все им чего-то должны.
– Знаете, поколение бейби-бумеров [11] думает то же самое о нас, – я поднимаю степлер, затем кладу его обратно на стол. – А Великое поколение говорило то же о бейби-бумерах. А...
– Да, да, все ужасны, – нетерпеливо перебивает он меня. – У тебя есть, что надеть на автограф-сессию?
Мне требуется секунда на то, чтобы поспеть за его мыслями.
– Эм… Я не вполне уверена, что от меня ожидается.
– Что ж, ты должна выглядеть успешной, – его глаза блуждают по моему телу, и у меня против воли перехватывает дыхание. – Так что… знаешь, не это.
Он опускает руку в карман и достаёт бумажник, который один наверняка стоит больше, чем весь мой гардероб. Издав задумчивое хмыканье, он вытаскивает карту и бросает её на стол передо мной. Могу поклясться, что при этом она издаёт резкий глухой стук. Можно подумать, она сделана из обсидиана.
– Приобрети себе несколько хороших нарядов, – говорит он. – По крайней мере, пять или шесть. Если всё пройдёт хорошо, я ещё успею зарегистрироваться на конференцию, которая намечается в Остине.
– Эм, – я поднимаю карту, чувствуя, что он ещё не закончил. – Хорошо. Я правда не….
– Деньги не проблема, – говорит он, делая пренебрежительный жест, – разумеется.
Я смотрю на него снизу вверх. Он улыбается, как будто знает, насколько он сейчас невыносим.
– Разумеется, – повторяю я за ним. И затем улыбаюсь ему в ответ –иногда просто ничего не могу с этим поделать.
Он мгновение удерживает мой взгляд, и, не осознавая этого, я открываю рот, чтобы заговорить:
– Спасибо, Эдриан.
Сначала он никак не реагирует. Затем его глаза чуть расширяются. Я уверена, что не придумываю этого: когда он удивлён или находится в замешательстве, его лицо кажется мягче. Не знаю, почему я это сказала. Не знаю, почему назвала его Эдрианом. Я даже не думаю о нём в таком ключе, хотя теперь, по-видимому, думаю.
9
термин из гендерных исследований. Невидимый и формально никак не обозначенный барьер, который мешает продвижению женщин по служебной лестнице по причинам, не связанным с их профессиональными качествами
11
поколение, родившееся в середине XX века в период значительного и устойчивого увеличения рождаемости, происходившего, главным образом, в развитых странах Запада