Никитин застыл в оцепенении, дрожал фонарик. Слов не было – одни эмоции. Михаил опустился на корточки. За спиной раздался топот – вбежали подчиненные.
– Ух ты! – расстроенно выдохнул Гриша Вишневский.
Труп остыл, но процесс разложения еще не начался, за исключением пары синих пятен на скулах. Крепкий мужчина лет пятидесяти, одетый в махровый халат, лежал навзничь, раскинув руки. В мутных глазах виднелось изумление. Похоже, использовали глушитель. Халат на груди распахнут, темнеет пятно. Кровь впиталась в коврик, засохла, безнадежно испортив дорогую вещь.
Тишина стояла как в морге по завершении дня. Результаты недельной работы пошли коту под хвост. Впрочем, не привыкать.
– Выходим, нечего тут топтаться, – буркнул Михаил. – Григорий, вызывай опергруппу.
К приезду оперов Кольцов сидел на лавочке у бассейна, курил и отрешенно смотрел на покойницу. Рассвело, утро было ясным, безветренным. Пятно на шее потерпевшей потемнело, причина смерти вопросов не вызывала.
Пожилой эксперт, носящий очки в старомодной оправе, был смутно знаком. Нечасто встретишь такое интеллигентное лицо, даже в их среде. Эксперт кивнул – значит, и майор из комитета ему тоже кого-то напомнил. Оперативники не задавали лишних вопросов. Одни ушли в спальню, другие колдовали у бассейна.
Тело извлекли из воды, положили на кафельный пол.
– Асфиксия, – заявил криминалист. – Душили руками, значит, убийца не доходяга и не женщина.
Никитин настаивал – криков он не слышал. Привычки спать на посту не имеет.
– Значит, тихо кричала или вовсе не кричала. Могла и не кричать, – допустил криминалист. – Поздно заметила нападение, пальцы сдавили горло, осталось только трепыхаться. Признаков борьбы не нашли, разве что соломенный коврик для шлепанцев лежал как-то криво.
– Вспомни, Олег Петрович, – допытывался майор. – Могло быть такое – в доме к приезду Лавровского уже находился кто-то третий? Может, Лариса Владимировна кого-то пригласила? Ты не мог об этом знать, потому что вел Лавровского.
– Только в теории, товарищ майор… – Никитин усердно тер лоб, – Нет, глупость, – он решительно покачал головой. – Прошу прощения. Посторонней машины во дворе не было, никто не выезжал. Лариса Владимировна могла кого-то привезти на своей машине, но где он? Я слышал только голоса двоих, третьего не было. Такой скромный и молчаливый?
– Ну да, не сходится, – согласился Кольцов. – Давай все заново. Никитин, вот ты поставил машину на обочине…
Криминалисты докладывали: заднюю дверь отмычкой не вскрывали, замок в порядке – и вообще, не похоже, что ей пользовались. Эксперты снимали отпечатки – с косяков, дверных ручек, но явно для галочки: работал не дурак. Время смерти членов семьи специалист определил примерно: с десяти до двенадцати вечера. Точнее будет позднее.
Это укладывалось в показания Никитина. Охрана поселка была формальной – видимо, гром еще не гремел и мужик не крестился. Будка с вахтером в двухстах метрах от въезда в поселок. Посторонних не впускали. Своих знали, а если не знали, граждане предъявляли документы. Никитину хватило служебного удостоверения для беспрепятственного проезда. Пешие проходили свободно – тем же лесом. У каждого жильца был номер вневедомственной охраны, а дома оснащались стационарными телефонами. В случае тревоги группа из Шаврино прибывала в течение трех минут.
Работа с соседями тоже не принесла результата. Бойцы невидимого фронта убыли опрашивать граждан, вернулись через полчаса с кислыми минами.
– Дом слева пустует, товарищ майор, – отчитался Москвин. – Московские хозяева еще не вселились. Дом закрыт, ворота на замке, клумбы во дворе в плачевном виде. Явно необитаемая территория. С обратной стороны – только горничная, уходящая на ночь в Шаврино. Наводит порядок, что-то поливает. Надменная особа, но напряглась, когда увидела наши документы. Хозяин – холостяк, иногда привозит женщин – не самых твердых моральных устоев. Имеет квартиру в Москве, но с середины апреля начал пользоваться загородным домом… Прошу прощения, товарищ майор, язык не повернется назвать его дворец дачей. Вчера приехал один, около девяти вечера, был расстроен, нагрубил горничной и через час снова умотал.
– То есть алиби у человека нет, – предположил Михаил.