Никогда не утихавший спор о значении петровских преобразований разгорался вновь: что победит — заложенное в тех новшествах прогрессивное, просвещенное начало (по Пушкину, «свобода — неминуемое следствие просвещения...»)? Или верх возьмут другие элементы тех же коренных реформ 1700-х годов — деспотизм, крепостничество, жестокость?
«Мы не верим ни призванию народов, ни их предопределению, мы думаем, что судьбы народов и государств могут по дороге меняться, как судьба всякого человека, но мы вправе, основываясь на настоящих элементах, по теории вероятности, делать заключения о будущем», — написав эти строки в 1859 г., Герцен не скрыл своей надежды: «То, что было с московским периодом, то будет неминуемо с петербургским. И так, как реформа Петра убила московский порядок, так предстоящая реформа убьет петербургский» (Г. XIV. 54).
В эту же пору о тех же сюжетах с осторожностью высказываются и в России. Даже весьма умеренный историк М. П. Погодин 14 марта 1860 года вызывает «бурю рукоплесканий» в петербургском пассаже, заявив, что «появление новых документов о процессе царевича Алексея напоминает о праве и возможности произнести откровенный исторический суд над событиями и лицами эпохи русского преобразования»; аудитории были сообщены страшные подробности пыток и казней 1718 года. Затем Погодин, впрочем, отказался «судить преобразователя, особенно здесь, в Петербурге, где... каждый камень говорит о нем, на каждом шагу встречается его имя и память», и просил бога «отпустить прегрешения и даровать мир душе Петра»[114].
Примерно в это же время отрывки из письма Румянцева к Титову просочились в русскую легальную прессу. Хотя в газете «Иллюстрация» в начале 1859 года публикация этого документа оборвалась посередине — как объявила редакция, «по причинам, от нас не зависящим», — газета успела сообщить, что «это письмо давно уже ходит по рукам любителей отечественной истории»[115].
Действительно, в 1850-х годах письмо передавали из рук в руки, переписывали. Мне удалось выявить восемь списков этого документа, не считая, понятно, публикации «Полярной звезды» и копий, явно заимствованных оттуда[116].
Отличие списков от текста, опубликованного Герценом, незначительно: чаще всего это описки. Здесь же заметим только, что по крайней мере три списка из восьми восходят к М. И. Семевскому. Это объясняется особой ролью историка и публициста в распространении «Письма Румянцева к Титову». Именно Семевский пытался опубликовать «Письмо» в «Иллюстрации», и по близкому сходству его списков с публикацией Герцена можно заключить, что Семевский был в этом случае (как позже еще не раз) тайным корреспондентом «Полярной звезды»[117].
Как и следовало ожидать, вокруг «Письма Румянцева» вскоре закипели споры. Первым высказался Н. Г. Устрялов, который напечатал письмо в своей книге и объявил его подложным[118]. Доводы историка весьма основательны: он нашел у Румянцева несколько неточностей и несообразностей. Кое-какие сподвижники Алексея, упомянутые в этом письме от 27 июля 1718 года как уже казненные, на самом деле погибли только в конце того года; никакого Дмитрия Ивановича Титова среди известных лиц Петровской эпохи не находилось. Наконец, одним из самых серьезных аргументов Устрялова было то, что письмо это распространилось лишь в середине XIX века. Действительно, все известные его списки относятся примерно к концу 1840-х — началу 1850-х годов. Где же пролежал этот документ почти полтора столетия, почему о нем никто прежде не слыхал — Пушкин, например, который был знаком с разнообразной литературой, ходившей в списках, и даже имел сверхсекретные мемуары Екатерины II?
Новейшая подделка, заключил Устрялов, и это заявление его чрезвычайно не понравилось либеральной и революционной публицистике, враждебно относившейся к консервативному историку. В начале 1860 года ему отвечали два знаменитых русских журнала — «Русское слово», где уже начал печататься юный Писарев, и «Современник», который тогда вели Чернышевский, Добролюбов и Некрасов. Послушаем их доводы.
В «Русском слове» снова выступил Михаил Семевский, который, кстати, сообщил, что именно он познакомил Устрялова с письмом (о чем последний не счел нужным упомянуть). Поскольку же, скорее всего, именно Семевский передал Герцену послание Румянцева, его полемика с Устряловым как бы защищала честь заграничной публикации; историк сумел, между прочим, напомнить читателям, что «письмо Румянцева было напечатано в одном из русских сборников 1858 года»[119].
114
О взгляде Погодина на Петра I см.: Рубинштейн Я. Л. Русская историография. М., 1941. С. 270—271.
116
Пять списков в ПД: список Н. Г. Устрялова (Ф. 14. № 16. Л. 26—30); безымянный, вместе с письмом А. Татищева — А. А. Ивановскому от 14 августа 1826 г. (№ 9291/LIII б. 69. 11—12); почерком М. И. Семевского — вместе с «Описанием смерти Павла I» (Р. 1. Оп. 24. № 86); с карандашной пометкой «от Б. Модзалевского 1916 г.» (Р. II. Оп. 1. № 383); М. И. Семевского («Михайлованова»), близкий к списку № 3 (Ф. 274. Оп. 1. № 438. Л. 105—124). Кроме того, три списка в ПБ: из сборника материалов о XVIII в. (Ф. 73, архив Бильбасова. В. 8. Л. 5—13); из архива И. В. Помяловского (№ 71. Л. 214—222); из собрания М. И. и А. И. Семевских (Ф. 683. № 16. Л. 1—8).
117
Об этой деятельности М. И. Семевского см.: ТК, особенно главы 7 и 13, а также в данной книге главу VII. Любопытно, что список «Михайлованова», явно предшествующий IV книге ПЗ, даже завершается почти таким же примечанием, как публикация ПЗ: «Надо думать, что язык сего любопытного манускрипта изуродован против подлинника невежеством переписчиков, а главное — их небрежностью в обращении с языком сборника» (ПД. Ф. 274. Оп. 1. № 438. Л. 124).
118
Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. VI. С. 294 и сл. Текст письма там же. С. 619—626.
119
Семевский М. И. Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 1. Отд. Критика. С. 50.