«Не дай бог!» — думал Элиава.
К середине апреля высочайшие ссыльные понемногу определились с бытом. Продукты они закупали на различных пригородных рынках по свободным, то есть спекулянтским ценам. Карточного довольствия им в силу происхождения не полагалось. Всё свободное время Николай Михайлович проводил за чтением книг и газет. Он не мог быть вне политической ситуации и живо интересовался происходящим.
— Ваше Высочество, к Вам гости, — слуга ссыльного Великого князя загадочно улыбался.
На пороге стоял высокий выбритый наголо господин с роскошными усами.
— Георгий, брат, как и ты тоже здесь?!
Удивлению Николая Михайловича не было предела. Они обнялись.
— Я полагал, что ты уже в Швейцарии, ты же давно уехал из России, как же получилось, что я вижу тебя в Вологде?
— Мне катастрофически не везет, — отвечал Георгий Михайлович, — В самый последний момент какая-нибудь нелепость губит все планы.
Бывший Великий князь сел на стул.
— Представляешь, я выехал в Финляндию летом 1917 года, сначала жил загородом на даче, потом, с наступлением холодов, перебрался в столицу, где снял номер в гостинице. В январе «красные» финны захватили Гельсингфорс. Я хотел уехать морем, на корабле в Швецию, но Аландские острова оккупировали немцы, и путь к нейтралам оказался отрезан. Потом началась эта ужасная финская гражданская война, и я оказался в «красной» части страны.
В начале марта приехали представители посольств Антанты, и я хотел вместе с ними прорваться через линию фронта к «белым». Договорился с английским генералом Пулем, и он обещал мне место в группе дипломатов. Но опять случилось нечто непредвиденное. Их поверенный, невозможный человек по фамилии Линдлей, и слушать не захотел обо мне. Какой негодяй!
Вся моя семья в Англии, моя жена, мои дочери, английский король так добр к ним, но этот Линдлей, — Георгий Михайлович покрылся испариной, — этот чванливый тип отказал мне в получении британского паспорта. Генерал Пуль вынужден был извиниться, и я снова остался при своих бедах.
Большевики отступали, начались облавы, аресты. Я имел два паспорта: официальный, по которому меня приняли бы в любой стране, где нет большевистского правительства, и подложный на имя Иванова. Этот паспорт я обычно предъявлял при обысках. Меня много раз проверяли, и никогда паспорт не вызывал сомнений. Я продолжал жить в гостинице в Гельсингфорсе и, поскольку «красные» со дня на день должны были оставить столицу, ждал, когда в город войдут войска генерала Маннергейма.
Третьего апреля очередной большевистский патруль поднял меня за полночь.
— Третьего? — оживился Николай Михайлович, — В это день мы прибыли в Вологду.
— Не перебивай, дай рассказать, это важно, — нахмурился младший брат. — Револьвер уперся мне в голову, а штык в грудь. Я, признаюсь, испытал шок. Они искали оружие, не нашли, стали проверять документы. Я спросонья протянул не тот паспорт, достал, который был ближе, поскольку думал, что генерал Маннергейм в ближайшие дни возьмет столицу Финляндии, и подложный паспорт больше не потребуется. Проверял русский, большевик из бывших студентов, он, видимо, рассмотрел фамилию, все понял и арестовал меня. Я возмущался: это произвол, я ничего не совершал, у меня есть разрешение на выезд, но ничего не помогло.
Они погрузили меня в вагон и отправили в Петроград. Представляешь, какие неприятности! А ведь именно в тот день я как раз думал переезжать из гостиницы, уже нашли комнату у одной доброй женщины, но простую, без удобств. Я поехал в гостиницу переночевать последний раз, принял ванну, поужинал в ресторане, думал, всё, с утра на новую квартиру, и, надо же, такая беда, был арестован.
— По моему, это череда глупостей, — сказал брату Николай Михайлович, — С лета была тысяча возможностей уехать в Англию, если бы ты, конечно, хотел.
— Так ничего же не угрожало до последних дней, — возразил ему младший брат, — В той же гостинице этажом выше жил Великий князь Кирилл Владимирович, его тоже проверяли много раз, и ничего.
— Я слышал на вокзале, что 14 апреля большевики оставили Гельсингфорс, — вступил в разговор генерал Брюмер.
— Я не дождался меньшее двух недель, — с грустью вздохнул Георгий Михайлович, — Все-таки позвольте мне продолжить?
— Извините Ваше Императорское Высочество, — учтиво сказал Брюмер.
— В Петрограде я был отпущен из-под стражи, так как вины никакой за мной не было, и жил на квартире у своего секретаря, пока не был вызван к председателю Петроградской ЧК Моисею Урицкому.