ночном воздухе чувствовалось дыхание осени — нет, не легкое дуновение, а уверенный выдох: от него краснели носы, он забирался в рукава и за воротники, навевая мысли о теплом очаге, жареных каштанах и зимних пальто, которые скоро придется доставать из шкафов.
Еще одно лето подошло к концу, и он радовался этому. Лето всегда было ее самым любимым временем года.
Поеживаясь в черном, в тон приближающейся ночи и настроению, флисовом пальто, он шагнул в сторону, чтобы избежать столкновения с двумя молоденькими модницами — разрумянившиеся от холода, они хихикали по любому пустяку, — и споткнулся о незаметную трещину на тротуаре. Стараясь удержаться на ногах, он нечаянно толкнул плечом мужчину в спортивном твидовом пиджаке.
— Эй, парень, смотри, куда идешь.
Поскольку такое обращение из уст состоятельного жителя Верхнего Вест-Сайда можно было считать обычным делом, он не придал ему значения. Он уже давно понял, что обитатели Нью-Йорка гордятся своим хамоватым поведением и не упускают случая его продемонстрировать. Если учитывать, что сам он жил на Сто тринадцатой улице и, следовательно, тоже мог считать себя ньюйоркцем, то имел полное право ответить в том же духе, но секунду спустя мужчина в твидовом пиджаке его узнал и преисполнился громкого, восторженного почтения.
— Ну надо же! Мистер Гудини… Прошу прощения, сэр… Я так виноват. Простите, ради бога.
Гудини кивнул, проглотил слова, которые собирались слететь с его губ, и хотел двинуться дальше; вокруг него успела воцариться внезапная тишина — следствие превращения людей, еще минуту назад никак не связанных ни с ним, ни друг с другом, людей, спешащих с наступлением вечера домой, в толпу.
— Это он! — взлетел и закружился яркой птицей над толпой юный женский голос. — Это действительно он!
— Я смотрел ваше прошлогоднее представление, сэр. Чудесно, просто чудес…
— А я думал, что он выше ростом!
— Покажите фокус!
— Да, да! Покажите нам фокус!
Фокус… Они считали, это все, на что он способен. В их глазах он был еще одним фокусником на сцене — возможно, чуть более известным, но вполне под стать шарлатану на углу улицы, который научился прятать в кулаке горошину и передвигать ореховые скорлупки.
— А ну-ка, кто-нибудь, возьмите его за руки! — выкрикнул голос, и кто-то с готовностью выполнил команду. Стиснул ему руки и поднял одну из них над толпой, крича:
— Вот так! Я занимался греблей в Принстоне, и хватка у меня крепкая, уж поверьте. Посмотрим, как вы из нее вывернетесь!
Толпа взревела от восторга, но каким-то чудом он услышал в реве и другой голос — тот бахвалился, что если великий Гудини сумел выбраться из наручников, то обычная хватка его не остановит.
Гудини глубоко вздохнул и уставился на держащего его мужчину. Того самого, в спортивном пиджаке; мужчина смотрел на него во все глаза и ухмылялся. Пальцы на его руке сжимались все сильнее, и Гудини чувствовал, как трещат в запястье кости.
— Давайте, — подначивал мужчина, — Выворачивайтесь.
Так он и сделал.
Вывернул из суставов кости, сложил кисти, выскользнул из хватки и отступил на шаг, как раз когда один из бравых нью-йоркских полицейских начал при помощи не слишком ласковых наставлений разгонять толпу.
Спортивный пиджак с раскрытым ртом смотрел то на Гудини, то на свои все еще поднятые кулаки, которые теперь сжимали воздух.
— Боже мой… у него получилось!
Толпа почти разошлась, но полицейский дождался, пока утихнут аплодисменты оставшихся зевак, прежде чем извиниться за их поведение.
— Прошу прощения, мистер Гудини. Если желаете, сэр, я могу вас проводить.
Гудини отрицательно покачал головой и натянул шляпу на глаза.
— Не нужно, офицер. Мне осталось дойти всего лишь до конца улицы, но все равно спасибо. За все.
— Не стоит благодарности, сэр. И если позволите, я водил семью посмотреть ваше последнее представление, и, что я могу сказать, сэр, оно было просто чудесным. Всего вам хорошего, сэр.
Гудини смотрел вслед полицейскому, пока тот не пропал в мутных осенних сумерках, и только потом повернулся к элегантному особняку через два дома вверх по улице.
Почти целый год прошел после публикации в «Сайнтифик Америкэн» его памфлета о Маржери, в котором он разоблачил знаменитую чикагскую женщину-медиума как шарлатанку… и потерял, как ему казалось навсегда, дорогого друга.
Почти год. Еще один год.
Мамэ. [12]Еще один год, после ее смерти их прошло уже одиннадцать.
Гудини сделал глубокий вздох и прогнал незваную мысль прочь. Сегодня он не мог позволить себе выглядеть уязвимым… только не сегодня. И ни в коем случае не перед тем человеком, который хотел его увидеть.
Утром пришло письмо, написанное на плотной веленевой бумаге с золотой каймой, адрес на конверте выведен уверенной мужской рукой. Сама записка отличалась лаконичностью:
Гудини,
У меня есть доказательство, которое даже Вы не сможете опровергнуть. Ожидаю Вас сегодня вечером в семь часов.
АКД — Артур Конан Дойл. Сэр Артур, чью дружбу он считал потерянной навсегда. Умнейший, практичный человек, и тем не менее он все еще продолжал верить в то, что мертвые могут общаться с живыми.
— Будто такое возможно, — прошептал Гудини, только чтобы лишний раз напомнить себе о нелепости подобного предположения. Ведь если бы мертвые могли вернуться из-за завесы небытия, давно бы уже это сделала.
Ветер поменял направление и трепал его пальто. Гудини расправил плечи, вынул из кармана конверт и сверил адрес с блестящей медной табличкой особняка, перед которым стоял. В окнах фасада сиял свет, он просачивался сквозь кружевные занавески и оплетал золотистой паутиной двух львов, что стерегли крыльцо. Поднимаясь по ступенькам, Гудини потрепал одного из них по голове. Когда он потянулся за дверным молотком в виде бараньей головы, свет хрустальной лампы на крыльце высветил на миг тонкое золотое кольцо на его мизинце. Оно принадлежало его матери и было единственным, что от нее осталось.
Несмотря на мнимое англичанина.
Открывший ему дворецкий поприветствовал Гудини наклоном головы, взял у него пальто и шляпу и немедленно проводил в отделанную темным деревом гостиную, где его ожидал, глядя на угасающий в камине огонь, тот человек, которого он когда-то считал добрым другом. Только отблески огня двигались по комнате, человек же казался высеченным из мрамора. Отлично вышколенный дворецкий прочистил горло, прежде чем объявить:
— К вам мистер Гудини, милорд.
Гудини провел пальцем по губам, чтобы скрыть улыбку. Насколько же в духе этого человека придерживаться аристократических церемоний, даже обитая в снятом на время доме.
— Гарри! Как я рад вас видеть!
С помощью отделанной серебром трости пожилой мужчина в бордовом домашнем костюме из парчи поднялся на ноги. Они не виделись всего несколько лет, но за это время возраст подобрался к англичанину, подобно ползучей лозе.
«Интересно, насколько старым выгляжу в его глазах я?» — подумал Гудини, когда их руки встретились в крепком пожатии.
Секундой позже взгляд сэра Артура упал на порванный нагрудный карман пиджака Гудини, и его улыбка поблекла.
— Я вижу, вы еще в трауре.
Он не осуждал, просто отмечал увиденное. Гудини кивнул и разомкнул рукопожатие.
— Как и всегда, сэр Артур. Вы хорошо выглядите.
Светские любезности, вежливые и ни к чему не обязывающие, — как раз то, что нужно, чтобы проверить почву.
— В газетах ничего не писали о вашем приезде в город. Готовите новую книгу?
Англичанин с улыбкой покачал головой и указал на кресло напротив того, с которого только что поднялся.
— Готовлю кое-что, да, но не для книги. Нет, на сей раз я здесь ради вас, Гарри, чтобы предъявить вам неопровержимое, безоговорочное доказательство существования спиритуалистического мира.
— Вы упоминали об этом в записке. — Гудини присел, стараясь держать себя в руках, но он чувствовал, как пульсирует под воротником вена. — Неопровержимое? Безоговорочное? Несомненно, вы имели в виду доказательство, которое невозможно опровергнуть, не так ли, сэр Артур? Я считал, что после всего случившегося мы похоронили эту тему навсегда.