Никому не понравился ни фильм Гарбо, ни ее игра. Картина будто предназначалась для того, чтобы провалиться в прокате.
Однажды днем Хикс, все еще слегка хромая, расхаживал по своему кабинетику на «Пентаграмме» и вслух размышлял о сценарии фильма «Мистер By встречает невидимого вампира», когда по радио началась пятнадцатиминутная светская хроника с Джонни Вистлером.
После прочтения открытого письма к Рите Хэйворт и превозношения множества достоинств спонсора программы — производителя слабительного, Вистлер переключился на «Двуличную женщину». Он закончил критику словами:
— Как известно вам, вам и особенно вам, у шведского сфинкса нет более преданного почитателя в Голливуде, чем ваш покорный слуга. Но, сидя в кинотеатре перед погасшим экраном, я мог только грустно сказать: «Это не та Грета Гарбо, которую я люблю».
Хикс выключил переносное радио на столе.
— Дело в том, Джонни, что это вообще не Грета Гарбо.
Он подошел к дальней стене, к тому месту, где могло находиться окно, если бы «Пентаграмма» пошла на поводу у подобного расточительства. Глядя в пустую стену, Хикс сказал:
— Салли Бринкерхофф провела недалеких друзей Гарбо наподобие Гейлорда Хосера и Салки Виртел. Ну, в случае Гейлорда Хосера, который ест только йогурт и сырые овощи, это не особенно сложно.
Она одурачила репортеров и съемочную группу на «Метро Голдвин Майер». Но камеру не одурачишь. Этой даме далеко до актрисы уровня Гарбо.
Хикс дохромал до стола и сел.
— Если бы они не стащили фотографии. Если бы Сара Хэмптон не продалась «МГМ». Если бы у меня хватило наглости пойти в редакции газет без доказательств и… — Хикс прищелкнул пальцами. — Стой-ка, я могу использовать Сару в новом сценарии. Женщина, готовая пойти на обман, всегда в цене.
Женщина, называющая себя Гретой Гарбо, больше не снялась ни в одном фильме и со временем полностью разорвала отношения с «Метро Голдвин Майер». В течение многих лет о причинах разрыва ходили самые разные слухи.
Но Хикс знал.
Сара А. Хойт
Кровь мечтании
встретилась с ним у подножия Мечты Импотента — местное название стремящейся ввысь серебристой ракеты, знаменующей космические исследования Советского Союза. Была зимняя ночь, глухая и белая, какая может быть лишь русской зимой.
На нас сыпались снежные хлопья, налипая мне на волосы и на шарф, элегантно обмотанный вокруг шеи. По правде говоря, чтобы воздать должное этой погоде, мне стоило бы напялить одно из гигантских пальто, излюбленных русскими Нечто огромное, бесформенное и непроницаемое, под которое можно было бы надеть достаточно одежек, чтобы не чувствовать жгучих укусов холода и снега.
Но такой возможности у меня не было. Я была в том, что мне посоветовали надеть. Юбка до колена, узкая, с разрезом сзади. Нейлоновые чулки. Блузка и жакет в обтяжку. По крайней мере, я сумела отстоять шарф, пусть даже пушистый и пестрый, и шапку, хотя она и была не более чем забавным клочком ткани, сидящим у меня на макушке под весьма занятным углом. Свои каштановые локоны я распустила по спине, и их медленно заносило снегом. Это было единственное, что я смогла сделать, чтобы не лязгать зубами от холода.
Мужчина, ради встречи с которым я пересекла Атлантику, тоже был одет не по погоде, но это, похоже, его не волновало. Он был в своем обычном темно-сером костюме и шагал неспешной, размеренной походкой человека, у которого в запасе вечность, как, я полагаю, оно и было.
Подойдя поближе, он улыбнулся мне улыбкой, едва обнажившей самые кончики его клыков. Все остальное в нем было в точности таким, как на бесчисленных статуях, нескончаемых портретах и, конечно же, как у трупа за стеклом в Мавзолее на Красной площади. Лысина в опушке тонких темных волос перетекала в гладкое овальное лицо с большими выразительными глазами и аккуратными усиками над маленькими губами. Довершала картину небольшая бородка.
На вид ему было где-то за сорок, и никто из непосвященных и подумать бы не мог, что он мертв, а уж тем более что он — Владимир Ильич Ленин, родоначальник русского коммунизма.
Кроме того, я практически ничего не знала о вампиризме. О, мне было известно, что причиной его является вирус, содержащийся в слюне вампира. Вот почему немногие оставленные в живых жертвы сами превращались в вампиров. А это — после периода, когда носитель вируса становится харизматичным, как никогда, периода, длящегося порою до двадцати лет, во время которых вампир способен подчинять себе толпу или даже общество, — ведет к смерти и превращению в неумершего мертвеца. Вампир должен остерегаться света, спать днем и бодрствовать только по ночам.
Может показаться, что я знала очень много, но это было не так. Не хватало самого главного — насколько силен вампир? И как велика его потребность в крови?
Я собралась с духом и постаралась легонько улыбнуться в ответ на его улыбку, пытаясь казаться уверенной и ко всему готовой. Вероятность того, что он попробует уничтожить меня, будет меньше, если он будет думать, что у меня есть план, как помешать этому или отомстить за себя. Если я и научилась чему-нибудь, работая журналистом в самых горячих точках мира — от Руанды и Судана до пустынных земель Афганистана, — так это тому, что если делать вид, будто контролируешь ситуацию, то враг вряд ли нападет.
Во взгляде его промелькнуло веселье, и я подумала, что он, должно быть, повидал немало людей, пытавшихся блефовать. Но неважно. Он не набросился на меня. Вместо этого он остановился передо мной и внимательно оглядел, от кончиков сапог на нелепо высоченных каблуках — по крайней мере, я настояла на сапогах — до засыпанных снегом волос и крохотной красной матерчатой штуки на макушке.
Он протянул руку.
— Зовите меня Ленин, — сказал он.
Безопаснее, конечно, было бы вовсе не дотрагиваться до него. Но это значило бы признаться в своем страхе.
И я тоже протянула руку и назвала свое имя — неожиданно тонким, писклявым голосом.
— Вы хотели поговорить со мной? — спросил он.
Я кивнула. Я оставила скатанную в крохотный шарик записку под краешком его стеклянного саркофага, где он, скорее всего, должен был найти ее, когда с наступлением вечера откроет глаза и выберется наружу. Там говорилось, что мне известно, кто он такой, и что я хотела бы поговорить с ним. В некотором роде это был шантаж, и я, подобно всем шантажистам, была отчасти напугана. Мне не хотелось упустить удачу, и я не была уверена, где лежит грань между безопасной степенью давления и такой, которая вызовет ответную реакцию.
— Да, — сказала я. — Но не здесь.
И направилась сквозь слепящий снег к переулку, в котором припарковала свою маленькую, взятую напрокат машинку. Уверенная, что он последует за мной. Или, по крайней мере, желающая таковой казаться.
Я не слышала его шагов позади, но когда открыла пассажирскую дверь машины, он был уже там и проскользнул внутрь.
Может показаться, что маленькое, замкнутое пространство не самый удачный выбор места, чтобы остаться наедине с вампиром. Но я решила, что он сочтет неудобным нападать на меня, когда я за рулем, рискуя быть разорванным на куски. Мой информатор говорил, что они не любят получать серьезные ранения, залечивать которые, возможно, придется месяцами. И что Ленин, выставленный напоказ и целыми днями спящий в своем стеклянном гробу, не может себе этого позволить.
Я поверила в это. Я в столь многое поверила и так рисковала во время этой поездки. Я ехала сквозь метель, в которой фары моего автомобиля слабо освещали лишь узкую полоску в несколько дюймов шириной. Но я помнила улицы — выучила их наизусть — и повороты, и через некоторое время мы оказались перед скромной гостиницей, которую я выбрала.
Мы вышли из машины перед входом, где сквозь зеркальные стекла лился яркий свет. Этот отель был одним из немногих, где за регистрационной стойкой в любое время кто-то есть, равно как и парковщик на автостоянке и несколько крепких охранников, обеспечивающих безопасность ночного персонала. Двое из них были наготове и внимательно следили за обстановкой, остальные находились в пределах слышимости.