К полудню у резервуара толпилось все больше жителей с соседних улиц. Лязгали ведра, жестянки, бидоны для молока. Нигде нет воды, а здесь — из крана журчит неистощимая пенящаяся струя.
— Ночью дали им по загривку… — объясняет любопытным Варненас. — Пленных две или три тысячи. Генерал попался. Танки бросили. Теперь немцы пешком бегут — уже за Неманом. Но и там не продержатся… Что от них осталось? Завтра, послезавтра снова пустим воду… А они, паршивцы, станцию хотели вдребезги разнести. Видите? На дверях знак подрывников. Тот, кто этот знак метил, теперь уже сам влип…
Но Варненас, не закончив, замолчал с разинутым ртом.
Во двор въехал пыльный военный грузовик. Выскочил гитлеровский офицер. Высадилась группа солдат. Выстроились шестнадцать человек в зеленой форме… Ефрейтор разбил их на два отряда. Солдаты стали выгружать наглухо забитые ящики, каждый из которых приходилось тащить вдвоем.
Соседи исчезли, остались только Дзидас и Варненас. Офицер проверил их документы и показал на ефрейторов:
— Они тут — старшие. Слушаться и помогать им! Когда скажут вам убираться, уходите не оборачиваясь. Сегодня вечером или завтра утром станция полетит к господу богу.
Офицер обошел все помещения, резервуар, оставил ефрейторам какой-то чертеж и уехал.
Варненас, чернее зимней тучи, наблюдал, как солдаты готовятся хоронить его станцию.
— Сколько весит ящик? — спросил он проходившего мимо солдата.
— Пятьдесят килограммов…
— Дзидас, считай, сколько они кладут в насосную. А я посмотрю, что делается в шиберной…
— Повилас! Они в насосной положили шесть ящиков… Триста килограммов динамита!..
Механик слонялся около белого домика, шатаясь как после попойки. У дверей стоял часовой.
— Цурюк! Назад! — ревел солдат, когда Дзидас хоть в окно пытался взглянуть, что творится в машинном зале. Знает ли его зеленая пальма, его насосы, что рядом уже дышит смерть?
Варненас бегал вокруг резервуара, когда-то устроенного в пороховом складе старого форта. Повилас все знал там как свои пять пальцев. Сам клал трубы, ставил шибера, проверял вентиляционные желоба… А теперь солдаты тащат и тащат в резервуар тяжелые ящики, несут и протягивают провода.
— Паутина уже сплетена, Дзидас… — шептал Варненас. — А мы словно муравьи… Всюду охрана: входить уже не дают.
Но Дзидас был озабочен чем-то другим. Только что к нему подскочил один из старших — ефрейтор лет тридцати, с мясистым, отталкивающим лицом, светлыми волосами и темными прищуренными глазами. Он толкал Дзидаса, осматривал его карманы, а потом показал пальцем на брюки, бормоча что-то непонятное.
— Очень интересуется моими брюками, свиное рыло… Моими лучшими брюками… Что мне делать?
— Спрячься.
— А ты?
— Останусь здесь, пока не прогонят.
— Да разве станцию им оставишь?
— Где ты, там и я… — ответил Дзидас.
Подрывники кончили раскладывать смертельный груз, протянули провода. Одни солдаты уселись при телефонном аппарате, другие, раздевшись, грелись на откосе. Второй ефрейтор, довольно спокойный, среднего роста, с рыжеватыми редкими усиками, сел в сторонке. Из своего ранца он вынул маленький треножник, прикрепил коробку, раскрыл ее, достал кусок холста. И начал что-то рисовать, глядя на окрестный пейзаж с виднеющейся вдали высокой башней костела.
Варненас подошел посмотреть.
Ефрейтор ловко работал кистью. Отчетливо обрисовывались силуэты домов, башни, улица с растущими каштанами.
— Красиво! — пытался завязать разговор Варненас.
— Война! Все, что было красивого, покрывается черным цветом, — спокойно ответил ефрейтор, изображая пушистые облака над обрывами вокруг водопроводной станции.
Потом он стал мешать новую краску и почему-то внимательно посмотрел на Варненаса, такого изнуренного, забитого, беспокойного. Запавшие от бессонницы щеки, опухшие воспаленные глаза.
— Скажи своему товарищу в шляпе… — произнес рисовальщик тихо. — Пусть не попадается на глаза тому ефрейтору… Тот очень злой. Человека может убить, как цыпленка.
Варненас набрался смелости:
— Почему вы всё разрушаете? Уйдете, а мы останемся здесь. Как людям без воды?
— Это не я. Это они, — ответил ефрейтор-художник, локтем показывая на Свиное рыло, который только что показался у двери складика и озирался, словно кого-то искал.
— Вы не немец?