В воскресенье я все же соблазнил Фелицию, и мы отправились на экспериментальное хозяйство. Ехали поездом и вскоре вышли на небольшой станции. Когда мы вошли в бор, мне почудилось, будто к нам вновь вернулись первые дни нашей дружбы. Схватившись за руки, мы бежали вперед и дурачились, как дети. Остановись, с любопытством следили за резвящейся на дереве белкой. Прижимались к старому дубу и слушали шелест его листвы.
Фелиция собрала букет полевых цветов. Несколько фиалок она воткнула мне в петлицу.
— Все это наше… — сказал я. — Все прелести лесных запахов, пенье птиц…
Фелиция счастливо улыбалась.
Придирчивым глазом хозяйки оглядела она красный домик с белыми ставнями. Мы стояли у крутого обрыва. Глубоко в овраге синела река. Пахло черемухой.
— Когда-то здесь резвились графские дочери, — шептал я жене. — А теперь будут гулять дети Фелиции и Антанаса…
Я наконец победил. Даже, может быть, не я, а эта весна. Или в этом была повинна горячая кровь моей подруги, ее чуткое сердце!
Вскоре я написал заявление и отнес его управляющему химбазы. Тот, прочтя, стукнул кулаком по столу.
— Ну и прохвост этот Кетис! — рассвирепел управляющий. — Самого лучшего шофера переманил… Если бы знал, доброго слова за тебя не замолвил… Думал, ротозей какой-нибудь попался, а он, гляньте, экую штуку отколол. Ограбил, среди бела дня ограбил!
Расставаясь с подругами по цеху, Фелиция сильно нервничала. Был даже организован прощальный вечер. Правда, прошел он не совсем удачно… Больше слез было, чем радости. Думали какую-то новую бригаду организовывать, а теперь все распалось.
Фелиция вначале места себе дома не находила, металась, упрекала меня, что я в болото ее тяну. Но потом успокоилась.
— Там хорошо будет девочкам… Вся семья вместе…
Как солидного научного работника отвез я Фелицию в машине и представил директору. Он остался доволен.
— Великое переселение народов произойдет через полтора или два месяца, — сказал он. — Зоотехник уйдет, и квартира ваша. Желаю счастья!
Жена тотчас же направилась в детсад, на кухню.
И вот уже две недели, как я работаю на новом месте. Работа легкая: вожу начальника. Одним ухом прислушиваюсь, что судачат о нем. На первый взгляд это молчаливый, спокойный и упрямый человек. Часто добродушно улыбается. Но когда на его красном, лоснящемся лице бродит улыбка — попробуй угадай, сердится он или тобою любуется. Узнал также, что следует остерегаться рыжеволосой секретарши. Она — отъявленная сплетница. Везде свой нос сует, ко всему прислушивается. А коли секретарша знает — обязательно узнает и директор…
Один лишь научный сотрудник Аугутис никого не боялся. Молол языком что попало…
А вообще тут довольно интересно… На опытных участках полно людей. Все они что-то сеют или садят, потом измеряют, подсчитывают и пишут. Как говорится, экспериментируют.
Однако кое-что мне и не понравилось… Ранний картофель и другие овощи пришлось развозить по частным квартирам, к людям, которые на хозяйстве вовсе не работают. Об этом я как-то проговорился Аугутису.
— Шоферы не критикуют своих начальников! — улыбнувшись, ответил Аугутис. — Такое дело может кончиться аварией… А во время аварии шоферы первые разбивают себе лоб!
Нет, уж лучше буду молчать: ведь в новую квартиру я еще не вселился.
Но в скором времени моя Фелиция взяла да такой, как говорится, номер отколола, что у меня от неожиданности даже дух захватило! Заварила такую кашу на кухне, что я и сам до сих пор не знаю, кто ее расхлебает.
Провожая Фелицию на работу, я предупредил: заведующая детсадом — жена огородника. Их очень любит директор — по-видимому, они его родственники. Так будь, моя милая, осторожна! Жена огородника, можно сказать, твой двойной начальник. Не зевай по сторонам, прилежно работай, готовь вкусно.
Случилось это однажды утром. Плавно внеся на кухню свою стодвадцатикилограммовую тушу, заведующая, краснощекая моложавая женщина, отворила продуктовый склад и стала выдавать продукты к обеду: крупу, лавровый лист, молоко, мясо, яйца, масло… Фелиция улыбалась. Вкусно пообедают сегодня малыши…
Потом она взяла перо и хотела подписать накладную. Но вдруг…
— Неужели я ошиблась? — остановилась Фелиция. — Тут записано семьсот граммов масла, а я взвесила, кажется, всего лишь четыреста… Надо еще раз проверить…
Заведующая сидела на табурете и курила папиросу. Затягиваясь и выпуская дым, она дышала медленно, с хрипом, будто расхлябанные кузнечные мехи. С упреком глянула она на недогадливого повара и сдержанно отчеканила: