Эвальдас и незнакомец остановились в тени самосвала и о чем-то совещались вполголоса. Догадаться было, пожалуй, нетрудно: какой-нибудь индивидуальный застройщик договаривается с Эвальдасом привезти гравия, кирпича или камня. Иногда даже председатель отряжал Эвальдаса кому-нибудь в подмогу.
После краткого разговора они забрались в кабину, крепко меня стиснули. От Эвальдаса шибало пивом. Незнакомец закурил, блеснув передними металлическими зубами. На меня он смотрел угрюмо, с прищуром.
Мы развернули машину и по темному шоссе поехали прочь от гаража.
— Парня мог бы оставить! — резко сказал чужой, потирая ладонью подбородок.
— Сказано тебе — свой в доску! — отчеканил Эвальдас.
Я был очень благодарен, что он не высадил меня из кабины, — а то пришлось бы несколько километров плестись до тетушкиной усадьбы.
С шоссе мы повернули к побережью. Дорога была очень узкая. Ветки хлестали по стеклу, царапали кузов. Незнакомец втянул шею в узкие плечи, приплюснул нос к стеклу. Он смотрел напряженно, словно опасаясь заблудиться в этих кустах. Под колесами чавкали лужи, трещали корневища. Весною эти места заливает — даже в середине лета здесь сыро.
— Стой! — тихо прохрипел чужак. — Развернись!
Автомашина осветила фарами кусты.
Незнакомец быстро выскочил из кабины, не выпуская из рук портфеля, и скрылся в темноте.
Эвальдас сидел за рулем, покусывал губы и странно посмеивался. Я слышал, как укладывали груз в самосвал. Большой и тяжелый. Бух! Бух! — стукало что-то вроде ящиков. Я гадал: доски, бревна, мебель?
Машину быстро нагрузили. Опять появился человек в серой шляпе. Он встал на цыпочки, а Эвальдас, открыв дверцу, перегнулся и слушал его шепот.
Дальше мы ехали вдвоем, так и не увидев, кто помог этому человеку нагрузить машину. Меня разбирало любопытство: что мы везем?
Когда выехали из кустов на шоссе, Эвальдас подбодрился и даже стал посвистывать. Он обратился ко мне:
— Чего молчишь, будто язык проглотил? Со смельчаками не пропадешь!
— Горячего бы сейчас поесть, — сказал я.
— Я тоже проголодался, — согласился Эвальдас. — В Шилуте остановимся, а потом — свободны.
В городке мы остановились у закусочной. Двери на запоре, света нет.
Эвальдас, не выключая мотора, побежал в соседний двор. От долгого сиденья у меня ломило кости. Я вылез поразмяться. Сбоку наш грузовик казался пустым.
Я вспрыгнул на колесо и заглянул в кузов. Там белело три или четыре ящика. Оторвав дощечку, сунул руку в один из них. Нащупал что-то скользкое, холодное. Запахло тиной и морской водой. Но я никак не мог схватить то, что там лежало: оно выскальзывало.
Я перевесился через борт и запустил в ящик обе руки. Наконец за что-то ухватился. Большая рыбина, настоящая морская красавица, трепетала в моих ладонях.
Мы — браконьеры?!
Я спрыгнул с колеса как оглушенный. Бежать? Скрыться? Или же прикинуться, что ничего не видел?
Одеревенелыми ногами влез я в кабину и сел. Казалось, слышно, как в ящиках трепыхаются, задыхаются рыбины… Плачет и стонет ветер. Вздыхает обокраденный залив. А на берегу валяются опрокинутые лодки.
Мимо шли запоздалые прохожие. Хотел их окликнуть, но не решился.
Руки невольно поднялись, нащупали ключ от подъемного механизма. Завывая, стал подниматься кузов. Раскрылся задний борт. И я услышал, как летят вниз и падают ящики.
Вдруг как из-под земли вырос Эвальдас. Схватил меня за пиджак и вытащил из машины. Я споткнулся, упал на мостовую, но быстро вскочил на ноги. Эвальдас замахнулся. Я не успел отскочить, и удар пришелся по лбу.
Нас обступили люди. Кто-то направил фонарик. Луч осветил разбитые ящики. В одном из них подпрыгнул желтоватый лещ и опять бессильно шлепнулся, подергивая хвостом. Рыба блестела на мостовой, поблескивая мертвенными глазами…
Вот и школа. Не очень веселый, поднимаюсь я по лестнице. Не будь на лбу этой гули, может, я и похвалился бы своим приключением в летнюю ночь. А теперь придется помолчать — хотя бы пока не исчезнет синяк.
Вдруг меня подхватили руки. Много рук. Я лечу к потолку. Вверх и вниз. Много раз.
— Ура! Ура! Ура!..
Смущенный, покрасневший, вырываюсь из объятий друзей:
— Одурели, что ли? Вот еще придумали шутку!
Но они только улыбаются. Значит, Вайшвила написал в школу письмо. Улыбаюсь и я. И забываю про шишку на лбу.
ПОЕДИНОК
Даниэлюс Кряуна тонким фальцетом напевал: