Удобно привалившись к бревенчатой стенке и выставив ноги в шерстяных чулках на самую середину горницы, он намотал на шомпол жгутик из пакли и надраивал ствол своего ружья.
Даниэлюс был совершенно один. В окошко сочилось тусклое зимнее утро, стекла подрагивали от внезапных порывов ветра. Пахло картошкой и простоквашей. В печи весело потрескивали сухие поленья, розоватые тени крадучись скользили по полу.
Выспавшись всласть, подкрепившись на славу, Даниэлюс собирался на охоту. И не просто так, а — с собственным ружьем! Приобрел он его только вчера у одноглазого дядюшки Тамошюса, закоренелого браконьера. Какое имеет значение, что эта «двустволка короля Людовика», как ее называл Тамошюс, порядком изъедена ржой, поистерлась, потрескался приклад! Зато курки звучно щелкают, а к меткости боя не придерешься. Дня два-три подряд Даниэлюс и Тамошюс испытывали ружье в березовой роще. И ни разу не промазали! Попали и в березу, и в старый картуз Даниэлюса, и в дубовый пень. Тамошюс еще ворону укокошил. Окоченевшая и сонная, торчала она на осине. Дядя Тамошюс осторожно, по-лисьи, подкрался, прижался к елочке, приложился — паф!.. Ворона растопырила крылья и шлеп на землю.
— Центральный бой!.. — пояснил старый Тамошюс, подмигивая здоровым глазом и приподнимая за крыло мертвую птицу. — Королевская двустволка! Не веришь — прочти.
Даниэлюс свято верил Тамошюсу. На стали вычеканены непонятные слова: «Creuzot Forgeron». Только что прокатилась война. Даниэлюс по азам разбирал немецкий, но это уже не то по-английски, не то по-французски. А рядом еще — королевская корона.
— А до чего оно легкое, братец мой! — раскачивал Тамошюс ружье на вытянутой ладони. — Руки не оттянет. А коли целый день по мокрым пашням лазить — это уже важная штука! Тогда каждый лишний грамм — как камень! Эх, не понадобись мне высокие чеботы — я бы ни в жисть со своим «Людовиком» не распростился…
За ружье Даниэлюс отдал новенькие хромовые сапоги и в придачу — пятнадцать червонцев. Правду сказать, ухлопал полностью премию, полученную из «Заготзерна» за успешную перевозку хлеба. Гайлюнене, прыткая старушонка, тетка Даниэлюса, у которой проживал парень, нещадно пилила племяша:
— Уж от этого лешего путную вещь выцарапаешь! Тамошюс сам что угодно сопрет — только отвернись… Его и старый лесник за дичь по судам таскал. А теперь наверняка с него шкуру спустят! Чует кот, что нашкодил, так и следы заметает.
Слушал эти разговоры и Тамошюс и только рукой отмахивался. Он оставил себе другое ружье, зарегистрировался у уполномоченного по охоте.
— Без меня в лесу не обойтись! — говорил он своим соседям. — Если бы не мое ружьишко, волки давно бы ваших овечек задрали!
Молодого шофера сблизила с Тамошюсом еще одна причина. Как-то раз он навестил старика — слушал его россказни, осматривал оружие, приучался рубить дробь, взвешивать порох, загонять войлочные пыжи — и заметил на кухне миловидную девицу, которая жарила дикую утку. Дочь нисколько не походила на отца. Приземистый красномордый Тамошюс с рубцом на носу, с жесткими волосами, с прищуренным незрячим глазом выглядел матерым волком, не раз отведавшим свинца. А хрупкая девушка с тонкими ручками, с белоснежной шеей, с тугой грудью, которой не скрадывало ситцевое платьице, казалась редкостным украшением лачужки, пропахшей звериными шкурами.
Даниэлюс все чаще поглядывал на девушку, а та, наоборот, становилась все застенчивее.
«Вот это — ягодка! — думал Даниэлюс Кряуна с приятной, еще неизведанной теплотой. Все чаще и чаще тянуло его к Тамошюсу. — Стану охотником — совсем пойдет дружба со стариком! Придется захаживать, советоваться… И Эляна, Лена рядышком!»
К большому огорчению тетки, Даниэлюс не торгуясь согласился на запрошенную цену. Он принес Тамошюсу сапоги, отсчитал червонцы и получил ружье с четырьмя зарядами. Конечно, маловато… Но старик обнадежил Даниэлюса, что договорился с уполномоченным по охоте, и тот твердо обещал гильзы такого калибра. А пока и четыре патрона — неплохо. Сменишь капсюли, насыплешь пороху и дроби — опять зарядишь. Ведь гильзы-то не бумажные, а из отличной меди. Им нет переводу! А когда зарядов мало — бережнее будешь с ними!
Поглядывая на Эляну, Даниэлюс признавал все доводы Тамошюса. Где же тут спорить, когда на тебя устремлены два глаза, словно спелые вишни!
А девичьим глазам было на что дивиться!
Эляна и раньше примечала, как пригожий молодец проезжал, ухватившись за огромный руль, улыбаясь и что-то напевая. Грузовик вихрем проносился по деревенской улице, дребезжали стекла в избах, земля тряслась… Как разгонит смельчак свою машину — кажется, подхватит он крылом придорожные березки и взлетит в самые облака.