Даниэлюс Кряуна почувствовал, как спину обожгла внезапная боль, перехватило глотку, подкосились ноги… «Точь-в-точь такой, как люди рассказывают… И борода, и глаза… — мелькали обрывки мыслей. — Вот каков этот душегуб… Теперь за мной пришел…»
Все еще в ушах Даниэлюса отдавались слова: «Здесь живет Кряуна?»
— Здесь… живет… — пробормотал парень похолодевшими, словно чужими губами. Он видел, как повел локтем бывший полицейский, готовясь что-то вытащить из кармана.
— А сам он дома? — спросил Вермахт, все так же беспощадно пронизывая взглядом Даниэлюса. С заиндевевших лохматых бровей чужака скатилась капля, и он злобно моргнул.
Это вернуло Даниэлюсу самообладание. «Значит, он меня не знает!» Что делать дальше, — Даниэлюс еще не сообразил. Но ноги больше не дрожали, и голос стал тверже.
— В отъезде… — облизывая сухие губы, ответил Даниэлюс.
Пришелец поморщился. Под глазом у него дернулся багровый мешок, пролегавшие от губы две морщинки шевельнулись. Вермахт шмыгнул простуженным носом.
— Нету? — недовольно произнес он. — А ты кто такой? Документы есть?
Даниэлюс медленно ответил:
— Есть… доку… менты…
Парень понял: пробил его смертный час. Никто не узнает, что здесь произошло. Даже Эляна, милая, родная Лена. И вдруг Даниэлюса охватила страшная ярость. Парень стиснул зубы так сильно — чуть не треснула челюсть. «Умирать? Нет! Не желаю!»
Ненависть породила отвагу и силу. На мгновение повернувшись спиной к бандиту, Даниэлюс как очумелый метнулся в каморку.
Он схватил двустволку, припал к столу. На кухне из темноты сверкнула молния. Грянул пистолетный выстрел. Пуля со свистом впилась в бревенчатую стенку. Посыпались осколки разбитой рамки. Дрожащим пальцем нажал на курок своего «Людовика» и Даниэлюс. Стрелял не целясь в раскрытые двери, в маячившую фигуру нападавшего. Комната наполнилась клубами густого, горького дыма. Звякнули оконные стекла. Грохот собственного выстрела окончательно привел в себя Даниэлюса. Он напряг слух. Зрение.
На кухне стояла тишина.
Вермахт, казалось, растаял впотьмах. Но нет! За деревянной перегородкой, отделявшей кухню от коморки, что-то зашуршало. Послышался злобный и глубокий вздох. Бандит замер за дверным косяком. Молчал и Даниэлюс.
Даниэлюс даже удивился: как легко складывались мысли. «Нюхнул моего пороха, Вермахт? Вылезай, покажись!» Даниэлюс сообразил: лучшее укрытие — печь. Он напрягся, прянул, как быстроногий олень.
Стук прыжка переполошил Вермахта. Полицейский выставил пистолет, вслепую выстрелил и тут же отдернул руку. И залег, невидимый.
Даниэлюс, затаив дыхание, через облупленный край печи наблюдал за дверью. Две пули не причинили ему вреда. Но положение было безнадежное. Оставался единственный «кабаний» заряд… Надо беречь боеприпасы.
Зловеще тянулась тишина. Видно, это трепало нервы Вермахту. Он постукивал ногами, скрипел подошвами. Из-за косяка показался даже край его полушубка. Щелкнул замок парабеллума — видно, Вермахт менял обойму.
Потом Казлас осмелел и снова высунул руку с пистолетом. Выстрел. Даниэлюс только криво усмехнулся: «Хочешь увидеть, где я — высунь свой нос».
Тишина приводила в неистовство Вермахта.
Он стрелял все чаще. Высунет руку и выпалит в один угол комнаты. Переждет минутку, опять выставит кулак и уже посылает пулю в другой угол. Потом он стал делать по два выстрела подряд…
Даниэлюс считает: восьмой!
Парень молчит, только пот струится по лицу, весь подбородок мокрый — соленые капли затекают в рот. Но чем больше беснуется враг, тем спокойнее юноша.
На кухне опять лязгнула сталь. Матерый убийца привычным движением сменил опустевшую обойму. Громко высморкался и заворчал:
— И не таких я приканчивал…
Потом Вермахт непристойно выругался и снова высунул руку. И не только руку, но и локоть. Казалось, что он сию минуту заглянет к Даниэлюсу и увидит, где прячется парень.
Даниэлюс не выдержал. Ему показалось, что черная прорезь парабеллума глядит прямо на него. Обороняясь от этого страшного глаза, он лихорадочно вскинул «короля Людовика». И сразу нажал на крючок, торопясь выстрелить первым.
От непривычного грохота задрожала избушка. Белесоватая завеса дымного пороха разделила обоих. В комнате стало темно и душно.
И в тот же миг Даниэлюс услышал тяжелое падение тела.