А вот и километровый столб «147»! При виде его меня и теперь в дрожь бросает. Да, и пережил я минуточку!
Ездил я в ту пору уже не на трофейной старушке. Первым в нашем гараже получил я новехонькую четырехтонку. Сам секретарь вручил мне ключ. За руль новых машин у нас в первую очередь сажали тех водителей, имена которых долгое время не сходили с Доски почета.
Любят говорить: «Чувствую себя как на седьмом небе…» Есть ли такое многоэтажное здание человеческого счастья, не знаю. Однако мне в ту пору так везло, что каждый мог позавидовать. С Альдоной я уже поцеловался и мы договорились решительно обо всем. Свадьбу собирались сыграть сразу же, как она возьмет отпуск. В предместье Паневежиса я снял комнатку, купил широченную кровать, белый буфетик, а портной уже скроил синий бостоновый костюм. Я привыкал носить твердые крахмальные воротнички, учился завязывать галстук. Признаться, мне все эти атрибуты элегантности ни к чему были. Воротник рубашки я застегивал лишь с наступлением зимы. Но Альдона приказала: именно так, а не иначе надо принаряжаться к свадьбе. Разве будешь ей перечить? Она была девушка молодая, но с характером. Она даже придумала было, что целоваться можно только после свадьбы. Тогда все позволено… Но как оказалось, у нас была горячая кровь, а не ключевая водица.
Шли последние дни мая. Отцветали сады. Зеленые лужайки были запорошены опавшим яблоневым цветом.
Всю дорогу в открытое окошко кабины доносился не только дурманящий запах цветов, а и шепот Альдоны. Рядом со мной сидел бывший саксофонист, человек с синим, как слива, носом, в пестрой куртке, застегнутой до подбородка. В годы гитлеровской оккупации его жена держала небольшую чайную. Там он играл на своем саксофоне, заманивая клиентов отведать тушеной капусты и жиденького пивца. Но вскоре они повесили замок на двери чайной и бежали туда, где процветает частная инициатива. Где-то около Куршенай к беглецам присоединился бывший бургомистр. Однажды утром бедный саксофонист, протерев глаза, не нашел своего саксофона, полосатых визитных брюк и жены со всем капиталом чайной. Ретировался и бургомистр со своей клетчатой дорожной котомкой. Все это потрясло столь нагло обманутого музыканта. Он вначале расплакался, потом вырезал березовую палочку и, перейдя вброд Венту, вернулся на родину. Ныне он экспедитор, персона весьма серьезная и до глубины души ненавидит женщин. Зовут его странно — Орион. Так окрестили родители, ибо он появился на свет поздней осенью, в ту пору, когда на небе ярко сверкает это созвездие.
Мне пришлось много путешествовать с Орионом. Мы развозили сахарный песок сельским потребителям. Экспедитор был откровенен со мной, и я отвечал ему тем же. Он совсем не радовался моей дружбе с Альдоной. Изо дня в день Орион твердил, что я все равно разочаруюсь в семейной жизни и обязательно захочу покончить с собой.
— Человече! Любовь — это могила. И ты по своей воле в нее лезешь? — спрашивал меня Орион, удивленно потряхивая жиденькой козлиной бородкой.
Но Орион не мог убедить меня отказаться от будущего несчастья. Я упрямо готовился к семейной жизни. Экспедитор только плечами пожимал, по-видимому примирившись с таким ходом событий. Все же время от времени он не забывал меня инструктировать:
— Ты не спускай с жены глаз ни на минуту. Кругом подлецов сколько угодно… Они быстренько твой дом помойной ямой сделают… И в гостях следи за женой. Станет ей весело, знай: запахло опасностью. Ты ей пальтишко на плечи и уводи оттуда. Будь всегда строг. А то в три ручья плакать придется.
Потом, о чем-то задумавшись, Орион долго глядел на просторы полей, на одетые в серебристую зелень березы, на белые стайки облаков.
Лицо его было грустным и вялым, а губы дрожали. Казалось, вот-вот расплачется. Жалел я этого неудачника, сердце которого оставалось глухим к радостям жизни. Иногда хотелось сказать ему доброе ободряющее слово. Но он вдруг приходил в себя, вздыхал и изрекал:
— У всех баб совесть как сажа… Что баба, что черт — все едино!
Тогда я злился, и доброе слово застревало в горле… Как смеет он так гадко думать о моей ласточке, об Альдоне!
Однажды мы подъехали к большой старой деревне. Избы тонули в тени столетних кленов. Ветви придорожной рябины забарабанили о кузов машины.
— Здесь люди издавна знают секрет приготовления вкусного пива, — оживившись, сказал Орион. — Давай остановимся и попросим налить нам полведра. Эх, пивцо, пивцо, оно на радость нам дано! Все едино: настоящей жизни нет — давай хоть выпьем!