Пилот повернул штурвал и плавно положил самолет на крыло. Качнулась земля, и вместе с нею качнулись безбрежные леса, серые болота, хутора. Извилистое русло речушки вдруг завихляло и полезло вверх.
— Нуошалайчяй! — радостно крикнул паренек у штурвала. — Здравствуй, родной край. Привет вам, родители!
Синие впадины озер удивленно взглянули на птицу, весело ринувшуюся к ним с высоты, поющую песнь ликующей родине.
Агне видела головокружительно приближающуюся землю. Но ей не было страшно. Она верила в смелого, веселого, сильного парня, вернувшегося в свои Нуошалайчяй… Вместе с ним вернулась туда и она.
Агне хотелось помахать рукой голубому небу, полям и лесам, своей лаборатории, заботливому заведующему, всем-всем добрым, хорошим людям и крикнуть по-жемайтийски:
— Теперь мы всё одолеем! Свершим такие дела, что у людей дух захватит! Теперь ведь нам открыты все — маленькие и большие тайны.
БЕЗБИЛЕТНЫЙ ПАССАЖИР
Люди ругались последними словами. Мороза ждали как манны небесной. С залива непрерывно задувал сиверко, сек щеки, залезал в рукава, забирался под ватник, обжигал каждую живую клеточку. Но его неразлучным спутником оставалась слякоть, свинцовой кашицей липнувшая к сапогам и сковывавшая каждый шаг.
Бетонировка набережной замедлялась до крайности: грузовики еле подвозили материал — они ломались и завязали, полдня приходилось прокладывать им дорогу. Люди с посиневшими и перекошенными лицами жались к костру, тревожно косясь на бригадира. Понятное дело, — в такие дни и заработок из рук вон плох.
Старый Алиошюс перетянул тулуп брезентовым поясом, замотал шею шерстяным шарфом. С вечной капелькой под носом, он отогревал над огнем онемевшие пальцы.
— Мне то что… — причмокивая, пытался он рассмешить окружающих. — Кабанчика заколол… Два ведра сала. А вот наш Андрюс… Взыщут с него, как с миленького, алименты за железного младенца. До копеечки. Что, Андрюс?
Но Андрюс не отзывался. Да и не мог. Его вообще не было у костра. Он на пригорке сбивал деревянной бабой застывший бетон. Бам, бам… Бам, бам… Нехитрый инструмент в его руках взлетал и опускался, громил камушки, залепленные зеленоватой массой, — только молнии сверкали. Андрюс и не глядел в сторону костра.
По глинистой ложбине, изрезанной лужами, шагала девушка — приподнимаясь на цыпочки, как журавль, перемахивая с кочки на кочку. Мужчины подняли головы.
— Тут Андрюс Маурукас?
— Тут… — поторопился с ответом Алиошюс. — Андрюс!..
Высокий чернобровый Андрюс обернулся. Рыская беспокойным взглядом по лицам людей, по всклокоченному ветром заливу, поправил железнодорожную фуражку со значком. По щеке скатилась капля пота.
Воткнув деревянную бабу в песок, Андрюс снял варежки, потер ладонь, нерешительно потоптался на месте.
— Прокурор приехал! Из Кайшядориса. Вас вызывает, — крикнула девушка. — Приходите немедленно.
С лица Андрюса сполз розовый румянец. Черные брови выступили еще резче. Губы пересохли. Андрюс облизнул их и медленно направился к девушке.
— Посадят… Без разговоров… — зашептал Алиошюс соседнему землекопу. — Тут не спрячешься. Ему бы отсюда уматывать. Посадят…
Так они и пошли: Андрюс — высокий, медлительный, с длинными болтающимися руками, и тонконогая стройная девушка, нахохлившаяся от ветра и громко хлюпавшая по грязи резиновыми сапогами.
— Сколько ему припаяют?
— Для того есть кодекс. Там на каждой странице тебя и в хвост и в гриву, — взялся за лопату Алиошюс. — А такой был молодец этот Андрюс! И чего ему не хватало? Видно, в каждом человеке бес сидит.
Ветер терзал пламя костра. Залив морщился и гнал на берег холодные черные волны. С откоса скатывалась подмытая галька и тонула в воде.
Люди продолжали работать спиной к ветру, размышляя всякий на свой лад об Андрюсе и его злосчастной доле. Никто в бригаде парня близко не знал — разве что Алиошюс. Железнодорожник появился на земляных работах совсем недавно. Черт подери! На ровном пути, под утренним солнышком… И чего ж ты, Андрюс, словно глупый козел, стукнулся лбом о железо?
2
Холодный ветер ерошил соломенную крышу, раскачивал пустой скворечник на раките. Посреди двора у распластанной туши юрко вертелся Алиошюс с гудевшим паяльником. Голубой язычок огня лизал бока зарезанной свиньи. Старик восхищался успехами техники — без пука соломы паленого кабанчика хоть на выставку! В воздухе носился приятный душок жареной свежинки.