В местечке у аптекаря работала кухаркой дальняя родственница невестки. Невестка наконец уговорила помочь им. Та стала союзницей, сама не зная, кому помогает. И Людвикас получал лекарства: порошки — принимать каждые два часа, бурую горькую жидкость — по столовой ложке три раза в день, и еще лекарства, помогут или повредят — никто достоверно не знал… Выбирая лекарства, кухарка сама невинно спрашивала провизора, доктора и фельдшера, что делать, если человек лежит в жару, если нога гноится, если крови много утекло…
Людвикас, лежа в ящике под камнями, очень ослаб. Проснувшись, он слышал, как шлепают рядом лягушки. Иногда они заползали ему на руку или прыгали на горячее лицо. Его одежда провоняла плесенью, гниловатой сыростью, прокисшим потом.
Через неделю ранним утром явилась полиция.
Собака отчаянно лаяла, неистовствовала на цепи. Людвикас припал ко дну ящика и тихо лежал. Маленькая щель в камнях была его единственным окошком.
Полицейские окружили хату. Они обыскали всюду, отодрали доски пола, лазили в печку, обшарили чердак, хлев, дровяник, гумно и клеть, истыкали штыками землю в цветнике, вдоль и поперек исходили ржаное поле.
Между ними вертелся и старик Чичирис. Он якобы зашел за рубанком и, как лисичка, крадучись, брел по саду, огороду.
Начальник полицейского участка Ряпшис и гестаповец, закончив обыск, сели на груду камней. Людвикас слышал каждое их слово.
Ряпшис оправдывался — сведения достоверные. Вот человек, тот босоногий старик, нередко видел жену Пакальнишкиса в аптеке, хотя дома у них никто не болеет…
Немец приказал выставить засаду. Пусть несколько ночей караулят за изгородью огорода.
Когда нежданные гости убрались, Стяпонас пришел посидеть на груду камней и выкурить трубку. Услышав, что Людвикас узнал, он взбеленился.
— Ах ты, старая падаль!.. От Чичириса всегда разит гнилью. Видно, придется ему косточки пересчитать. Или же язык вырвать… — А уходя, ободрил брата: — Держись, Людвикас… Нам ничего не осталось… Или все погибнем, или вернем себе счастье…
Ах, как хотелось Людвикасу в этот момент обнять своего угрюмого старшего брата и крикнуть: «Стяпонас! Теперь мне не стыдно было бы привести в этот дом Алоизаса Вимбараса!»
Залаяла собака. Тропинкой мимо капустного поля плелся в усадьбу почему-то унылый Чичирис.
— Осень рад, соседуска, сто нисего и никого не насли…
— Видишь? — показал Стяпонас Чичирису старый развесистый у клети вяз.
— Визу, а сто тут такого?
— На нем тебя повесят… Прямо за твой длинный язык… А теперь беги отсюда не оборачиваясь — сейчас возьму дубину, кости тебе почесать…
— Озверели люди!.. — пискнул в испуге Чичирис и сейчас же дал драла из усадьбы. — Содом и Гоморра в святой Литве! — кому-то угрожая, размахивал он кулачком.
Вечером у забора усадьбы Стяпонаса показались два парня в зеленых маскировочных плащах. Они держались поодаль, избегали встреч с людьми, курили сигареты, пряча их в горсти.
Три дня Людвикас голодал в своем укрытии.
Прошло еще немного времени. Ноги у Людвикаса немного зажили. Он мог уже вставать и ночью даже ходил по саду…
Стяпонас собрался увезти брата. Взял мешки, набил их мякиной, с вечера смазал дегтем колеса. На рассвете Людвикас лег ничком в повозку. Стяпонас наложил на него мешки с мякиной и, перекрестившись, сев на передке, тронул вожжами лошадь. Не спеша проезжал он деревню, спокойно здороваясь с соседями.
У развалившегося забора Чичирис что-то тесал.
— На мельнису? — осведомился старик.
— На мельницу… — ответил Стяпонас, хлестнув лошадку кнутом. — Но-о!..
— Вкусный будет хлебес, хотя твоя розь была плоховата… — прошамкал Чичирис. — И на базаре будесь?
— И на базаре…
— Стобы немного попоззе — я бы тозе с тобой поехал…
— Доберешься и пешком, не ахти какой барин…
Повозка покатилась под гору, колеса загромыхали по мосту.
Стяпонас остановился, как они договорились, у Волчьего рва.
— Ну, прощай, Людвикас… — как-то тихо и грустно сказал Стяпонас, оглядывая похудевшего брата, который довольно ловко выбрался из повозки и перекинул автомат через плечо. — Бросил ты плуг, что с тобой поделаешь… — продолжал брат. — Как-нибудь и один справлюсь, пока не вернешься. На страду толоку созову… Мать, дети помогут… Только не лазь ты там вслепую! Если даешь кому-нибудь по загривку, то уж так, чтобы самому вдвое больше не получить…
Садясь в повозку, Стяпонас еще раз посмотрел на брата, словно хотел запомнить его, потом опустил голову и, не глядя в глаза, спросил: