— Да, правда, я помню вашего отца. Вы поступаете очень правильно.
Он поднялся и протянул мне руку.
— Примите мою благодарность за ваше действительно нейтральное поведение.
Туг же при мне он телефонировал в адмиралтейство, и конвой отвел меня к адмиралу Холлу. Все они кипели от злости, что позволили немецкому капитану ускользнуть из их рук, но адмирал, который один среди них сохранял хладнокровие, подошёл ко мне и сказал:
— Стало быть, вы не Ринтелен?
— Я всё объяснил моему посланнику.
Однако меня освободили не сразу. Меня оставили под наблюдением до вечера следующего дня, и лишь после этого мне было разрешено возобновить прерванное путешествие. В качестве наблюдателей ко мне приставлены были один капитан флота и один сыщик; комнату мне сняли в отеле «Сесиль». Я чувствовал, что выиграл битву, и заказал бутылку вина. Мне нечего было больше бояться; оставалось лишь ждать выполнения нескольких формальностей. Я начал высчитывать, сколько мне понадобится времени, чтобы прибыть в Берлин.
Два моих компаньона находились в соседней комнате, дверь в которую была широко открыта, чтобы они могли наблюдать за мной и пресечь попытку к бегству. Я расхаживал по комнате и прислушивался к тому, что они говорили. Вдруг один из них сделал замечание, которое меня крайне заинтересовало; я начал внимательно прислушиваться:
— ...Специальный запрос в Берн через английское посольство?
— Да, это дело касается не одного лишь консульства. Холл специально просил посольство подтвердить, возможно ли, чтобы Эмиль Гаше находился в настоящее время в Лондоне.
Этого было достаточно, чтобы понять, всю серьёзность моего положения и убедиться в том, что я побеждён, и это [74] в то время как еще за минуту до того я был уверен в обратном. Я в возбуждении продолжал шагать по комнате.
Бернское консульство, несомненно, установит, что подлинный Эмиль Гаше живет в Швейцарии и не может в настоящий момент находиться в Лондоне. Когда этот ответ будет сообщён англичанам, я окажусь в ловушке.
Я рассуждал следующим образом: так как, за исключением американца, я являюсь единственным пассажиром, опрошенным и снятым англичанами, им должно быть известно, что я сел на «Нордам» в Нью-Йорке, а если они это знают, то им, вероятно, известно также о моей деятельности в Соединённых Штатах. А это означает, что удар против меня готовился еще в Америке. Когда из Берна прибудет ответ, меня должны будут считать штатским человеком я под конвоем отправить в Америку, где меня ждёт не особенно приятная встреча. Как бы то ни было, но на свободу я рассчитывать не могу никак; поэтому гораздо лучше быть военнопленным, чем оказаться в американской тюрьме. Быстро приняв решение, я постучал в дверь и сказал своим надзирателям:
— Прошу извинения, не могу ли я немедленно сказать несколько слов адмиралу?
— Не думаю. Что вы хотите ему сообщить? Неужели это так важно?
— Да, очень важно; адмиралу будет очень интересно узнать то, что я хочу ему сказать.
— Скажите это мне.
— Это невозможно; я должен передать это ему лично.
Он пошел к телефону. Только что пробило восемь часов вечера, но адмирал был ещё в своём кабинете и изъявил готовность принять меня немедленно. Лил сильный дождь, когда мы шли по двору адмиралтейства. Встретив меня стоя, адмирал спросил:
— Что привело вас сюда так поздно? Я вытянулся по-военному.
— Я пришел сдаться.
— Что вы этим хотите сказать? Мы только что послали о вас телеграфный запрос в Берн!
— В этом нет больше никакой необходимости.
— Что все это значит?
— Капитан Ринтелен имеет честь сдаться в качестве военнопленного. [75]
Адмирал упал в свое кресло; он разглядывал меня, раскачиваясь в кресле, затем поднялся, похлопал меня по плечу, довольный, ворча себе под нос:
— Вот что значит прекрасно сыграть.
Он открыл дверь в соседнюю комнату, позвал лорда Хершеля и сказал:
— Позвольте мне представить вам нашего нового военнопленного — капитана фон Ринтелена.