— По усам текло, а в рот-таки попало, — пропел он, и собственное остроумие повергло его в состояние такого безудержного веселья, что в итоге лишь небольшая часть напитка совершила свое путешествие. Я вписал в кроссворд слово «стрекоза».
— В Рим лечу, — сказал Чудак. — Были там когда-нибудь?
Я кивнул, не поднимая головы.
— Я опоздал на самолет в девять сорок пять. Должен был лететь именно им, но опоздал на него. Этот-то не всегда летит в Рим, но тот, в девять сорок пять, прямой до Рима.
Я вычеркнул «стрекоза» и вписал «стрельба». Он все приговаривал: «Уж больше не заблужусь» — и пронзительно смеялся, его большое мягкое лицо собиралось складками за розоватыми стеклами очков без оправы. Я читал уже страницу соревнований в «Стейтсмене», когда стюардесса предложила мне несколько тостов размером с пенни, с копченой семгой и икрой. Толстяк спросил:
— Что мы будем есть, дорогуша, спагетти?
Мысль эта вызвала у него дикий приступ истерического веселья, на самом деле он, гогоча, повторил мне это слово пару раз. Прибыл на тележке кукольный обед; я отклонил пухлые сандвичи с колбасой, которые взял Толстяк. Съев замороженную курицу, замороженные pomme parisienne[7] и замороженный зеленый горошек, я начал завидовать Толстяку с его сандвичами с колбасой. К тому моменту, когда мы пересекли предместья Парижа, появилось шампанское. Я смягчился. Вычеркнул «стрельба» и вписал «диферамб», в результате чего двадцать один по вертикали превратился из «трепета» в «овечку». Я приходил в форму.
Мы скользили в облаках, как нос в пивной пене.
— Приближаемся к Риму — аэропорт Фьюмичино. Транзитное время сорок пять минут. Пожалуйста, не оставляйте в самолете мелкие ценные предметы. Пассажиры могут быть на борту, но во время дозаправки горючим курить запрещено. Просим не покидать своих мест после приземления. В ресторане аэропорта вас ждет легкая закуска. Спасибо.
Я случайно сбил очки Толстяка, и они упали на пол. Одно стекло треснуло, но не вылетело из оправы. Под взаимные извинения мы оказались над Вечным городом. Ясно виднелись старые римские акведуки, равно как и бумажник моего соседа, поэтому я вытащил его и предложил Толстяку свое место.
— Ваш первый взгляд на Рим.
— Когда я буду в Риме…
При этих словах я направился в туалет и услышал его пронзительный смех. «Занято». Проклятие! Я заглянул в сверкающую хромом кухню. Никого. Я юркнул в багажную нишу. Просмотрел бумажник Толстяка. Пачка пятерок, несколько засушенных листьев, две чистые открытки с видами Мраморной арки, книжечка пятишиллинговых марок, несколько грязных итальянских банкнот и карточка «Дайнерс клаб» на имя Харрисона Б. Дж. Д. и несколько фотографий. Действовать приходилось быстро. Я увидел, что по проходу медленно движется стюардесса, проверяя пристяжные ремни пассажиров, и световые табло включились. «Не курить. Пристегнуть ремни». Она меня отсюда вышвырнет. Я вытащил фотографии — три паспортных снимка: темноволосый тип, с виду похожий на симпатичного биржевого маклера, фас, профиль и три четверти. Фото были другие, но мужчина был и моим красавчиком — таинственный Ворон. На трех других снимках тоже паспортного формата — фас, профиль и три четверти — был запечатлен темноволосый, круглолицый субъект с мешками под глубоко посаженными глазами за стеклами очков в роговой оправе. Подбородок с ямочкой выступал вперед. На обороте я увидел надпись: «5 ф. 11 д.; мускулистый, склонен к полноте. Видимых шрамов нет, волосы темно-каштановые, глаза голубые». Я снова посмотрел на знакомое лицо. Я знал, что глаза голубые, хотя снимки были черно-белые. Это лицо я видел и раньше, ибо почти каждое утро брил его. Я осознал, что Толстяк — тот жирный тип, который сидел в баре стрип-клуба, когда продавщица сигарет велела мне «уходить домой».
Я сунул фотографии на место, взял бумажник так, чтобы ладонь прикрывала его, и сказал «хорошо» протестующей стюардессе. Я вернулся на место, когда закрылки опустились и самолет вздрогнул, как легкоатлет Гордон Пири, вбежавший в набитую ватой комнату. Толстяк сидел на своем месте, мой кардиган свалился вниз, на мой кейс. Я быстро сел, пристегнулся. Теперь виден был железнодорожный вокзал, и когда мы выровнялись перед приближением, меня вдавило в пружины сиденья. Я увидел южную границу аэродрома, едва мы снизились, и за ярко-желтыми топливозаправщиками «Шелл» я заметил двухмоторный, с высоко расположенными крыльями «Граммен S2F-3». Белый, с квадратными черными буквами «NAVY»[8] на хвостовой части этого символа Америки.
Колеса коснулись бетонного покрытия. Нагнувшись, чтобы подобрать свой мохеровый кардиган, я забросил бумажник Толстяка под его сиденье. Теперь я увидел аккуратный разрез ножом на крышке моего нового кейса — так и не открытого. Не длинный, любительский разрез, но маленький, профессиональный, — так надрезают куриную тушку для потрошения. Как раз достаточный для исследования содержимого. Я откинулся назад. Толстяк предложил мне мятную жевательную резинку.