— Поймите, я даже в своем рабочем кабинете в присутствии самых близких сотрудников не произносил этого слова никогда, — ответил ученый. — А тут совершенно посторонний человек просит рассказать о тайне, которую мы хранили за семью печатями, это было намного секретнее, чем «совершенно секретно»! Десятилетиями мы воспитывались в особом режиме секретности, и настолько привыкли к нему, что он стал частью нашей жизни…
С того разговора прошло четверть века. Сегодня мы спокойно рассуждаем о плутонии, те тайны, что были священными для наших отцов и дедов, стали всем доступны. Хорошо это или плохо? Не знаю… Знаю лишь то, что домыслов и слухов о плутонии очень много. А потому и состоялась наша встреча с академиком Борисом Федоровичем Мясоедовым, который знает о плутонии все, но рассказывать может лишь то, что допустимо — и сегодня вокруг плутония еще по-прежнему много секретов.
Я спросил ученого:
— Насколько мне известно, Институт, в котором вы руководите лабораторией, всегда занимался «Атомной проблемой»?
— Вся моя научная карьера связана с Институтом геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского. Я проработал там сорок лет. Начал еще дипломником и вырос до заместителя директора.
— А если вернуться еще раньше?
— Родился в Курске, в обычной советской семье. Мать — домохозяйка, отец — землемер. Есть у меня брат, который был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук. Занимается он молекулярной генетикой. Закончил я среднюю школу с отличием. Выбор профессии для меня был ясен: только химия! Московский химико-технологический институт был тем самым вузом, где я мечтал учиться. Приехал один в Москву и поступил в институт. Шел 1948 год… Судьба распорядилась так, что я сразу же окунулся в самые интересные проблемы современной химии. Это была радиохимия.
— То есть «Атомный проект»?
— С 1945 года эти работы были закрыты. Ставилась главная цель: создание атомного оружия. Сегодня то время рассматривают весьма критически, мол, не надо было этого делать… Но перед страной стояла реальная угроза — разрабатывались планы ядерного удара по Советскому Союзу, и мы нуждались в защите. Все молодые силы, которые могли помочь в решении проблемы, были брошены в эту область. И естественно, молодые химики. На третьем курсе я был переведен в специальный так называемый «физико-химический факультет», где нас готовили для работы на радиохимических предприятиях. В 1947 году приступили к строительству первого такого комбината, который находился посередине между Свердловском и Челябинском. Там было много озер. Вода необходима для охлаждения реакторов. На этом комбинате получался плутоний — второй искусственный элемент, открытый в 1940 году лауреатом Нобелевской премии профессором Гленом Сиборгом. Кстати, он был иностранным членом советской Академии наук, приезжал в Советский Союз и выступал со своим научным докладом на президиуме Академии. Ему принадлежит честь открытия 92-го элемента — урана, а за ним уже идут трансурановые элементы — вплоть до 116-го, многие из которых открыты нашими учеными в Дубне.
— Но хорошо взрываются только уран-235 и плутоний, не так ли?
— Они хорошо работают и в атомных станциях!.. Однако в 1949–1950-х годах наши знания о плутонии, о его свойствах, о технологиях работы с ним были недостаточны. Он очень радиоактивен, а потому пришлось оборудовать специальные боксы, помещения. Но тем не менее из-за недостатка знаний не удалось избежать неприятных последствий, которые сейчас широко обсуждаются общественностью. Я имею в виду загрязнение окружающей среды вокруг трех наших плутониевых комбинатов — на «Маяке», под Красноярском и Томском. После окончания института этими проблемами я и начал заниматься. Аспектов было множество, и каждый раз они имели важное значение для страны.
— Этот тезис нуждается в конкретном комментарии!
— Обращусь к сегодняшнему дню и той проблеме, которая сейчас широко обсуждается в обществе. Речь идет о завозе в Россию отработанного ядерного топлива…
— Все-таки вернемся в прошлое, а потом поговорим об этой проблеме. Как вы попали в Институт геохимии?
— Я делал там диплом. Директором там был крупнейший ученый Александр Павлович Виноградов. Это основатель отечественной геохимии. Он был помощником Игоря Васильевича Курчатова по аналитическому контролю за производством военного плутония. Он и руководил моим дипломом, а затем и первыми научными работами. Честно говоря, своей карьерой в науке я во многом обязан этому замечательному ученому. Однажды вызывает он меня к себе и говорит, что звонил Курчатов и просит прислать к нему несколько молодых химиков для работ по получению новых искусственных элементов. Они начинались в Институте Курчатова под руководством Георгия Николаевича Флерова — нашего легендарного академика, стоявшего у истоков «Атомного проекта». Этими исследованиями мы вступили в спор с американцами — группой Глена Сиборга, которой к этому времени принадлежал приоритет. Они открыли все элементы — до 101-го включительно. Кстати, 101-й элемент американцы назвали в честь нашего великого химика Д. И. Менделеева… Мне второй раз повезло: новым моим руководителем стал академик Флеров, с которым я работал шесть лет. После того, как был построен лучший в мире циклотрон в Объединенном институте ядерных исследований, работы были переведены в Дубну, однако туда поехать я не смог и остался в Институте имени В. И. Вернадского. Мои научные интересы на многие годы теперь связывались с плутонием…
— Самым загадочным и страшным «изобретением химиков и физиков»?
— Действительно, это очень опасный элемент. Он сильно радиоактивный, работать с ним можно только в перчатках. Очень опасен, если попадает внутрь организма. Но в то же время это один из самых плодотворных элементов Периодической системы, когда он работает в атомных реакторах. Естественно, он используется и в атомной оружии…
— Именно в нем он создал себе дурную славу! Когда мы произносим слово «плутоний», то сразу же вспоминаем о Хиросиме…
— К сожалению, у него «два лика», но я все же хочу в первую очередь остановиться на той профессии плутония, о которой мы подчас забываем… Сегодня как ученый я не вижу альтернативу развитию атомной энергетики. Есть источники энергии других типов. К примеру, тот же ветер. Во многих странах ветроэнергетика развивается интенсивно, но в целом она проблему решить не может. Есть приливные станции, можно использовать разницу температур в Мировом океане и так далее.
— Могу добавить и парогазовые установки, которые есть в развитых странах мира, а также солнечные батареи. Не исключено, что мы сможем получать энергию на околоземных орбитах, а затем транспортировать ее на Землю…
— Не спорю: существует множество «экзотических» способов получения энергии, возможно, некоторые их них и будут использоваться широко, но все-таки ближайшее будущее за экологически безопасной атомной энергетикой. У нас есть проекты, которые предусматривают размещение АЭС под землей. Причем управляться они будут автоматически.
— Это экономически выгодно?
— Оказывается, да!
— И топлива хватит?
— Запасов урана хватит на сто лет. Это те ресурсы, которые есть на земле, уран в морской воде не учитывается. А если мы будем перерабатывать уже отработанное ядерное топливо, извлекать из него плутоний, то в этом случае в нашем распоряжении окажется практически неисчерпаемый источник энергии.
— А не иллюзия ли это?
— Кто сегодня откажется от комфортных условий жизни?! Да, «зеленые» призывают нас отказаться от атомной энергии, но сами они не хотят лишиться тех благ, что дает цивилизация. А она невозможна без атомной энергетики!
— Насколько мне известно, плутоний бывает разный — оружейный, энергетический, наконец, тот, что оказался в природной среде. Хотелось бы, чтобы вы оценили нынешнее состояние в этой области. Оно ведь не столь радужно, не так ли?
— У плутония порядка десяти изотопов. Плутоний, который находится в ядерных зарядах, безусловно, очень опасен. Согласно международным соглашениям часть его выведена из обращения. У нас это около 30 тонн. Столько же у американцев.