Мастер произнес краткую команду. Из задней комнаты вышел молодой человек лет 25 с бесстрастным видом и гладкими мускулами. Оу встал со своего места и подошел к ученику. Без каких-либо предупреждений он быстро нанес ему удар, но не слишком сильный, не сжатым кулаком, а лишь суставами пальцев, в левую часть корпуса, где сразу после удара появилось маленькое красное пятно.
Оу вернулся на свое место; ученик кое-как добрался до кушетки с чужой помощью. Оу сказал, что в это время (около 3 часов пополудни) было очень опасно наносить удар в место с большим количеством крови. Поэтому удар был направлен несколько в сторону от опасной точки, так чтобы только продемонстрировать метод.
Оу взял меня за локоть и подвел к кушетке. Юноша лежал на спине, все тело напоминало мокрую тряпку; широко открытые глаза никуда не смотрели; дыхание было затрудненным и ускоренным. Я потрогал его лоб – он был холодным и влажным.
Оу сказал: «Не поверите же вы, что после такого удара ученик мог драться еще хоть мгновение?»
Я ответил: «Конечно нет».
«И как же», – продолжал он, – «ученые Запада объясняют все это? Я ударил его очень слабо в то место, куда часто бьют на западных соревнованиях по боксу. В этих соревнованиях удар, подобный моему, не только не причинил бы вреда противнику, но и оставил бы меня открытым для контратаки. Вы должны поверить, что техника и сила – это еще не все, что нужно в схватке. Важно знать куда ударить. Вы, конечно, это знали и раньше, но сегодня узнали еще одну важную вещь – когда ударить. Наша судьба не только в звездах, но и в часах. Помните это»
К этому времени юноше дали какое-то лекарство, и его дыхание стало более спокойным. На мой вопрос о состоянии ученика Оу ответил, что с ним все в порядке благодаря лекарству, и он еще около месяца будет не в той форме чтобы драться. За это время придут в порядок его внутренние органы.
Я устал и чувствовал себя немного выведенным из равновесия. После демонстрации приема наш разговор стал затухать, я готовился уйти. Однако неожиданно вспомнил о «касании отсроченной смерти». Может быть, удар в определенное время – это выражение той же силы? Чувствуя угрызения совести за отнятое у него время, я все же спросил Оу, слышал ли он что-нибудь об этом. Оу ответил не сразу. Он спокойно смотрел на меня. Это продолжалось минуту или больше. Я тоже смотрел ему в глаза; сердце во мне колотилось, а разум подсказывал, что я зашел слишком далеко и обидел мастера.
Оу сказал несколько слов по-тайваньски которых я не понял. Юношу вынесли вместе с кушеткой. Все вышли, кроме одного мальчика лет 15. Оу повернулся ко мне.
«По вашему тону видно, что вы связываете это так называемое „касание отсроченной смерти“ с ударом в определенное время который вы только что видели. Вы правы. Однако умение выполнять это „касание“ находится далеко за пределами возможностей большинства мастеров, даже самых лучших. На Тайване я один владею этим. Но редко демонстрирую свое умение даже перед китайцами».
В этом месте Оу улыбнулся, впервые за все время нашего разговора, и сказал: «Здесь контроль менее уверенный, чем в простом „ударе в определенное время“. Поэтому и опасность куда большая. Кто захочет подвергаться такому „прикосновению“, когда опасность не только физическая, но и психическая? Может быть, вы?»
Я ответил не сразу, думая что он шутит и будет продолжать свою речь и дальше. Но Оу замолчал. Он сидел со сводящей с ума слабой улыбкой и ждал. Тут уж заговорил я, признавшись, что я не только не квалифицированный, но и вообще не боец, возраст у меня не тот, и что через неделю меня ждет корабль и т.д.
Оу засмеялся, дав мне знак умолкнуть, и только тогда я понял, что он действительно пошутил.
Оу указал на юношу в задней части комнаты; тот не колеблясь вышел вперед. «У моего сына не было еще опыта, а он ему очень нужен», – сказал Оу просто.
Я поднялся, чтобы посмотреть. Оу начал движения своим правым указательным пальцем, легко поставив своему сыну точку чуть ниже пупа. Потом он снова повернулся ко мне.
«Вот и все, просто прикосновение. Ци передалась очень гладко. Так как вы уезжаете через неделю, я рассчитал эффект на три дня. В полдень ровно через три дня Алиня начнет тошнить и он сляжет. Так что я поручаю Алиня до этого времени вам. Через три дня встретимся в Тайбэе в „Южион-отель“. А пока – до свидания».
Так закончился наш разговор. Алинь со своей неизменной улыбкой возвратился со мной в Тайбэй. Я спросил, почувствовал ли он что-либо, когда отец сделал «прикосновение»? Алинь ответил отрицательно. Три следующих дня мы были неразлучны, и он очень понравился мне. Алинь помогал мне собираться на корабль – упаковывал багаж.
Утром третьего дня Оу, одетый на манер западного бизнесмена, пришел в мой отель. После обычных формальностей за чашкой чая он спросил, следил ли я за Алинем. Я ответил, что он все это время был со мной.
Мы втроем прогулялись по беспорядочной грязной прибрежной части города и вернулись в отель как раз в двенадцать. Мы зашли в мою комнату; Оу и я сели в кресла, Алинь лег на диван. Мы оживленно беседовали, но я думал об одном – о времени. Я попытался незаметно посмотреть на часы (12-05). Оу заметил мое движение.
«Не беспокойтесь», – сказал он, – «это произойдет, а я лучше подготовлюсь». С этими словами Оу открыл небольшую сумку, которую принес с собой, и достал оттуда несколько бутылок с жидкостями разных цветов и оттенков. Он взял их с собой в ванную комнату и пробыл там минут пять. Вернувшись, Оу сел в кресло подальше от кровати.
Через три или четыре минуты Алинь заговорил, чтобы нарушить тишину: «Пока что, папа, абсолютно ниче...» Голос оборвался и настала тишина.
Оу встал, сказал «это произошло»; подошел к кровати и потрогал пульс потерявшего сознание сына. В следующий момент он уже был в ванной и готовил микстуру.
Я подошел к кровати: пульс Алиня почти не прощупывался. Это обстоятельство вместе с открытыми пустыми глазами испугало меня. Вернувшись в кресло, я почувствовал себя совершенно беспомощным. Оу не обращал на меня внимания. Алинь после принятия микстуры постепенно приходил в себя, бледность почти исчезла. После массажа, холодного и горячего компрессов Алинь снова стал выглядеть как обычно.
Только тогда Оу повернулся ко мне. Он не пытался скрыть крайней усталости, хотя голос его был таким же мягким, как и раньше. Я понял, что он рисковал жизнью сына, и теперь хочет послать меня к черту.
«Вы видели?» – просто сказал Оу.
«С мальчиком будет все в порядке?» – спросил я обеспокоено.
Усталым голосом он ответил: «Да, бояться нечего. С ним все в порядке. Равновесие было пугающе неустойчивым, но это уже моя проблема. Теперь все хорошо. Через три месяца вообще все пройдет и не будет никаких последствий».
А потом: «Но теперь-то вы удовлетворены?»
Сказав ему, что да, и поблагодарив, я смущенно вышел, чувствуя себя в душе подлецом по отношению к юноше, к которому успел искренне привязаться.