Он знал, чего она хотела. Это должно было быть так просто. Три простых слова. И в самом деле, неужели он не может просто их произнести? Даже если бы он и не подразумевал любви, то неужели это не стоит того, чтобы видеть ее счастливой?
Порой он даже пытался сказать это, пытался заставить свой рот произнести слова, но постоянно его как-будто сковывал приступ удушья, будто само дыхание застревало у него в горле.
И ирония в том, что он действительно считал, что мог бы любить ее. Он знал, что он не сможет жить дальше, если с ней что-то произойдет. Но с другой стороны тогда, давно, он считал, что любил Летицию.
В Миранде же он любил все — от ее слегка вздернутого носика, до ее холодного остроумия, которого она никогда не жалела для него. Но было ли это той самой любовью?
И если так и есть то, как узнать наверняка? На этот раз он хотел быть абсолютно уверенным. Он хотел своего рода неоспоримого доказательства. Однажды он поверил что любил, полагая, что легкомысленная смесь желания и одержимости и есть любовь. Чем же еще это могло быть?
Но сейчас он был старше. Был мудрее — что хорошо, и циничней — что плохо.
Большую часть времени он был в состоянии отбросить эти мысли прочь из головы. Женщины могли обсуждать и обдумывать (а потом снова обсуждать) все что хотели. Он же предпочитал обдумывать вопрос один раз, возможно дважды, и останавливаться на этом.
И потому он был еще более раздражителен из-за того, что никак не мог сдвинуть эту проблему с мертвой точки. Его жизнь была прекрасна. Восхитительна. Счастлива. И он не должен попусту тратить энергию и ценные мысли на обдумывание всех тонкостей ощущений его сердца. Он должен научиться наслаждаться его множественными дарами и не зацикливаться на этом.
И он как раз делал именно это — концентрировался на вопросе о том, почему он не должен всего этого делать, когда услышал стук в дверь.
— Войдите!
В дверном проеме показалась голова Миранды.
— Я не помешала?
— Нет, конечно же, нет. Входи.
Она распахнула двери, освобождая больше пространства для прохода, и вошла в комнату. Тернеру пришлось сдерживать улыбку при взгляде на нее. В последнее время ее живот, казалось, предшествовал ей самой на добрых пять секунд. Она увидела его улыбку и посмотрела вниз с угрюмым сожалением.
— Я стала просто огромной, да?
— Ну что ты!
Она вздохнула.
— Ты наверняка лгал мне, чтобы пощадить мои чувства, и говорил, что я не такая уж и огромная. Женщины в моем положении очень эмоциональны, ты же знаешь, — она обошла вокруг стула около его стола и оперлась руками о подлокотники, чтобы сесть в него.
Тернер моментально вскочил на ноги, чтобы помочь ей устроиться.
— Мне кажется, что ты мне нравишься большой.
Она фыркнула.
— Тебе всего лишь нравиться лицезреть явные доказательства твоей мужественности.
Он улыбнулся этим словам.
— Она толкалась сегодня?
— Нет. И я не так уж уверена, что он — это она.
— Конечно он — это она. Это совершенно очевидно.
— Я подозреваю, ты хочешь открыть курсы психологического акушерства?
Его брови приподнялись.
— Следи за словами, жена.
Миранда закатила глаза и протянула ему лист бумаги.
— Я получила письмо от твоей матери сегодня. И подумала, что тебе будет интересно прочитать его.
Он взял письмо из ее рук и начал читать его, праздно вышагивая по комнате. Он должен был отложить разговор со своей семьей о женитьбе насколько только было возможно, но уже через два месяца после свадьбы, Миранда убедила его, что он больше не может избегать этого. Как и предполагалось, все были шокированы (за исключением Оливии, у которой было некое подозрение по поводу того, что происходило), и пришлось мчаться в Роуздейл, чтобы оценить ситуацию. Его мать бормотала что-то типа «Я и не мечтала…» по нескольку сотен раз, Уинстон воротил носом, но в целом Миранда плавно перешла от Чивер к Бивилсток. Ведь фактически она была частью семьи и прежде.
— У Уинстона целая куча неприятностей в Оксфордском университете,— пробормотал Тернер, пробегая глазами по строчкам.
— Да, но этого и следовало ожидать, как по мне.
Он удивленно взглянул на нее.
— Что это значит?
— Не думай, что я никогда не слышала о твоих выходках в университете.
Он усмехнулся.
— Я более зрел сейчас.
— Остается надеяться, что так и есть.
Он подошел к ней и поцеловал сначала кончик носа, а затем живот.
— Мне жаль, что я не могу пойти в Оксфорд, — промолвила она с тоской. — Мне бы понравилось слушать все те лекции.
— Не все. Поверь мне, большинство из них до ужаса скучные.
— Я все же думаю, что мне бы понравилось.
Он пожал плечами.
— Возможно. Ты чертовски более интеллектуальна, чем большинство мужчин, которых я знаю.
— Проведя почти целый сезон в Лондоне, должна сказать, что совсем не трудно быть сообразительней многих мужчин из высшего общества.
— Нынешняя компания исключена, я надеюсь.
Она любезно кивнула.
— Конечно же.
Он покачал головой, направляясь к столу. Это — как раз то, что он больше всего любил в их браке — эти изворотливые незначительные беседы, заполняющие их дни. Он снова сел и взял в руки документ, который просматривал до того, как она вошла.
— Похоже, мне придется отправиться в Лондон.
— Сейчас? Неужели там кто-то еще остался?
— Очень немногие, — допустил он. Парламент закрыл сессию, и многие представители высшего общества покинули город и разъехались по своим загородным домам. — Но мой хороший друг там. И он нуждается в моей поддержке в одном деловом предприятии.
— Ты хотел бы, чтобы я поехала с тобой?
— Больше всего. Но я не допущу, чтобы ты путешествовала в таком положении.
— Я чувствую себя совершенно здоровой.
— И я верю тебе, но будет слишком опрометчиво подвергать тебя такому риску. И, надо сказать, ты стала слишком… — он откашлялся — неповоротливой.
Миранда состроила гримасу.
— Интересно, что еще ты мог бы сказать, чтобы заставить меня чувствовать себя еще менее привлекательной?
Его губы дрогнули, и он склонился, чтобы поцеловать ее щеку.
— Я не уеду надолго. Всего лишь на две недели, я думаю.
— Две недели, — сказала она тоскливо.
— Дорога займет где-то по четыре дня в каждую сторону. А из-за недавнего дождя дороги будут просто ужасны.
— Я буду скучать по тебе.
Он на мгновение задержал паузу, прежде чем ответить.
— Я буду скучать по тебе тоже.
Сначала она ничего не говорила. А потом вздохнула, и этот ничтожный, тоскливый звук сдавил его сердце. Но затем ее поведение изменилось, и она стала более оживленной.
— Я предполагаю, что есть кое-что, что сможет меня занять, — сказала она со вздохом. — Я хотела бы отремонтировать западную комнату. Обивка ужасно истерлась. Возможно, я попрошу Оливию навестить меня. Она хорошо разбирается в таких вещах.
Тернер тепло улыбнулся ей. Ему доставляло удовольствие то, что она полюбила его дом так же сильно, как и он сам.
— Я доверяю твоему мнению. Ты не нуждаешься в помощи Оливии.
— И все же, я должна насладиться ее компанией в то время, пока тебя не будет.
— Тогда пригласи ее во что бы то ни стало. — Он взглянул на часы. — Ты не голодна? Уже довольно позднее время.
Она рассеянно погладила свой живот.
— Не слишком голодна, я думаю. Но, пожалуй, могла бы съесть кусочек или два.
— Больше чем два, — сказал он твердо. - Больше, чем три. Ты же теперь ешь не только для себя одной, знаешь ли.
Он шагнул к двери.
— Я спущусь на кухню и принесу чего-нибудь.
— Можно просто позвонить в колокольчик…
— Нет—нет, так будет намного быстрее.
— Но я не… — однако, было уже поздно. Он уже выскочил за дверь и не мог услышать ее. Она улыбнулась сама себе, удобно расположившись и подогнув ноги. Никто не мог сомневаться в подлинности беспокойства Тернера из-за нее и ребенка. Это проявлялось в его стремлении взбить подушки перед тем, как она ложилась в постель, в его непрестанном контроле за тем, чтобы она питалась только самой хорошей и полезной пищей, и особенно в его настойчивом рвении каждую ночь прикладывать свое ухо к ее животу и слушать, как шевелится малыш.