Миранда поставила статуэтку, которую она рассматривала и обратилась к горничной с удивлением.
— Ей нехорошо?
Горничная была сконфужена, и Миранда не хотела ставить ее в неловкое положение, когда она сама могла просто поискать Оливию. Поэтому она сказала:
— Не беда! Я спрошу ее сама.
Горничная сделала реверанс, и Миранда, повернулась к столу, который стоял рядом с ней, чтобы удостовериться, что она положила статуэтку в надлежащем положении: леди Ридланд нравилось, когда ее сувениры были поставлены именно так — и сделала шаг к двери.
И врезалась в большое мужское тело.
Тернер. Она знала это даже до того, как он заговорил. Это мог бы быть Уинстон, или это мог бы быть лакей, или это даже мог бы быть — небеса ей помоги — лорд Ридланд, но это не они. Это был Тернер. Она знала его аромат. Она знала звук его дыхания.
Она знала, как чувствовать воздух, когда была рядом с ним.
И это был тот случай, когда она знала, наверняка и навсегда, что это была любовь.
Это была любовь, и это была любовь женщины к мужчине. Маленькая девочка, которая представляла его белым рыцарем, ушла. Теперь она женщина. Она знала его недостатки и она видела его недостатки, и, тем не менее, она любила его.
Она любила его и она хотела излечить его, и она хотела…
Она не знала, чего она хотела. Она хотела все это. Она хотела все. Она…
— Миранда?
Его руки были все еще на ее руках. Она посмотрела на него, зная, что будет почти невыносимо устоять перед синим цветом его глаз. Она знала, что она не увидит там.
И она не увидела. Не было никакой любви, никакого открытия. Но он выглядел странно, по-другому.
И ей стало жарко.
— Извини, — проговорила она, запинаясь. — Я должна была быть более осторожной.
Но он не освобождал ее. Не сразу же. Он смотрел на нее, на ее рот, и Миранда подумала в одну прекрасную, счастливую секунду, что, возможно, он хотел поцеловать ее. Ее дыхание участилось, а ее губы раскрылись, и…
И затем все закончилось.
Он отошел подальше.
— Извини меня, — сказал он. — Я тоже должен быть более осторожным.
— Я собиралась найти Оливию, — сказала она, главным образом, потому что она понятия не имела, что еще сказать. — Она передала, что не спустится.
Выражение его лица изменилось — она знала: он знал, что она не права
— Оставь это, — сказал он. — С ней все будет хорошо.
— Но…
— На этот раз, — сказал он резко, — позволь Оливии решать самой ее собственные проблемы.
Губы Миранды раскрылись от удивления. Но она была спасена от необходимости отвечать появлением Уинстона
— Готовы ехать? — спросил он весело, не ощущая напряжения в комнате. — Где Оливия?
— Она не придет, — сказали Миранда и Tернер в унисон.
Уинстон переводил взгляд с одного на другого. Он был немного в замешательстве от их совместного ответа.
— Почему? — спросил он.
— Она плохо себя чувствует, — солгала Миранда.
— Очень жаль, — сказал Уинстон, при этом он не выглядел особенно несчастным. Он протянул свою руку Миранде.
— Едем?
Миранда обратилась к Тернеру:
— Ты все же поедешь?
— Нет.
Ему не потребовалось даже двух секунд, чтобы ответить.
11 Июня 1819
Сегодня мой день рождения, прекрасный и странный.
Бивилстоки устроили семейный ужин в мою честь. Было очень сладко и тепло, тем более что мой собственный отец, вероятно, забыл о том, что сегодня — это не тот день, когда некий греческий ученый сделал некоторые специальные математические вычисления или какую-то другую очень важную вещь.
От Лорда и Леди Ридланд: красивая пара аквамариновых серег. Я знаю, я не должна принимать что-то столь дорогое, но я не могла поднять шум за ужином, и я сказала: "Я не могу…" (с некоторым отсутствием убежденности), и была резко утихомирена.
От Уинстона: набор милых кружевных носовых платков.
От Оливии: коробка канцелярских товаров, гравировка с моим именем. Она приложила маленькую записку с пометкой "Только для твоих глаз", в которой написано: "Надеюсь, ты не сможешь использовать это долго!" Что, конечно, означает, она надеется на то, что я в скором времени буду Бивилсток.
Я не стала комментировать.
И от Тернера: духи. Фиалки. Я сразу же подумала о фиолетовой ленточке, которую он приколол на мои волосы, когда мне было десять, но, разумеется, он не может помнить о такой вещи. Я ничего не сказала об этом; было бы неловко выглядеть такой сентиментальной. Но я подумала, что это прекрасный и сладкий подарок.
Я не могу уснуть. Десять минут прошло с тех пор, как я написала предыдущее предложение, и, хотя я довольно часто зеваю, мои веки не кажутся мне тяжелыми. Я думаю, я должна пойти на кухню, чтобы увидеть, могу ли получить стакан теплого молока.
Или, может быть, я не пойду на кухню. Маловероятно, что кто-нибудь будет внизу и поможет мне, и, хотя я вполне в состоянии подогреть немного молока, повариха, вероятно, разволнуется, когда увидит, что кто-то использует один из ее горшков без ее ведома. И что еще важнее — мне сейчас двадцать лет. Я могу взять стакан шерри (хереса), который поможет мне заснуть, если я захочу.
Я думаю, что это то, что я сделаю.
Глава 7
Свеча выгорела, а графин с бренди опустел еще на три рюмки. Тернер сидел в темноте, в кабинете своего отца, уставившись в темное окно, слушая шелест листвы соседнего дерева и свист ветра за окном.
Уныло, но сейчас его это устраивало. Унылость была именно тем состоянием, которое казалось ему подходящим после такого дня, как сегодняшний.
Сначала Оливия обвиняла его в желании к Миранде, а потом сама Миранда...
Бог милосердный, он хотел ее.
Он знал точный момент, когда понял это. Это случилось, не когда она врезалась в него, и не когда он обхватил ее, помогая удержать равновесие. Он почувствовал, что она восхитительна, да, но это было не то.
Момент, который сокрушил его, произошел долей секунды позже, когда она взглянула на него.
Ее глаза. Это были ее глаза. Только он был слишком глуп, чтобы понять это.
Когда они стояли там, и секунды превратились в вечность, он почувствовал, что изменился. Его тело напряглось, а дыхание прервалось, он непроизвольно сжал пальцы, и ее глаза — еще больше расширились.
Он хотел ее. Больше, чем мог себе представить. Это было нехорошо и недопустимо, но он хотел ее.
Он никогда не испытывал такого отвращения к себе.
Он не любил ее. Он не мог ее любить. Он был совершенно уверен, что не способен полюбить кого-то, после сердечной раны, нанесенной ему Летицией. Это было желание, чистое и яркое желание, к, возможно, наименее подходящей женщине во всей Англии.
Он налил себе еще. Говорят, то, что не убьет человека, сделает его более сильным, но это…
Это убивало его.
Даже сейчас, сидя здесь и размышляя над собственными слабостями, он видел ее.
Это была проверка. Это могла быть только проверка. Кто-то свыше был настроен проверить его стойкость, как джентльмена, а он, похоже, был обречен на неудачу. Он попробовал бы сдерживаться, сколько мог, но где-то глубоко, в дальнем уголке его души, который ему не очень-то хотелось исследовать, он знал, что потерпел бы неудачу.
Она появилась подобно призраку, почти светящаяся в развевающемся, волнистом белом платье. Это был простой хлопок, чопорный и подходящий, он был в этом уверен, девственницам.
Это еще больше усилило его потребность в ней.
Он с силой сжал подлокотники своего стула и усилием воли заставил себя остаться на месте.
* * * * *
Миранда чувствовала себя немного неловко, входя в кабинет лорда Ридланда, но она не нашла то, что искала в верхнем салоне, и догадывалась, что он держит графин на полке в кабинете. Она вполне могла справиться и менее чем за минуту, даже за несколько секунд, наверняка никто не посчитал бы это вторжением в личную жизнь.