Интересно, что другие специалисты, которые позже внимательно изучили объяснение Луизы, были поражены его убедительностью и ясностью. Они даже заявили, что такой документ был бы достаточным для любого английского суда. Но в военное время, даже если вину того или иного лица не удавалось полностью доказать, это не означало, что с него автоматически снимались все обвинения. Во время войны и не требовалось доказывать виновность подозреваемого, наоборот, он (или она) должен был сам доказывать свою невиновность. Английская разведка в Риме пришла к заключению, что Луиза не смогла достаточно убедительно доказать свою невиновность. И пока оставалась хоть тень сомнения в отношении ее невиновности, было опасно использовать ее в качестве агента-двойника. В октябре 1944 года Луизу самолетом отправили в Лондон, где поместили в специальное отделение женской тюрьмы. Там ее неоднократно допрашивали следователи английской контрразведки. Они подозревали, что Луиза является немецким агентом-двойником, но еще не пришли к окончательному заключению. Вскоре они решили, что ее соотечественник, опытный контрразведчик, сможет скорее разобраться в ее деле. Поэтому они обратились к голландским властям в Лондоне и попросили передать дело Луизы на расследование кому-либо из голландских контрразведчиков. Но в Лондоне в то время не оказалось достаточно опытного голландского контрразведчика, и поэтому лондонские власти послали запрос в Голландию. В то время я был прикомандирован к главному штабу экспедиционных сил союзников и напряженно работал в Голландии и Бельгии. Как раз в это время я пытался напасть на след Христиана Линдеманса, арнемского предателя. Я не мог сразу бросить все свои дела, а другого человека, который мог бы расследовать дело Луизы, в Лондоне не оказалось, поэтому Луизу оставили в тюрьме до моего возвращения в Лондон.
Как правило, женщины-заключенные, которые были осуждены за явные преступления, отбывали срок своего заключения в обычных тюремных условиях. Их помещали в камеры, где они выполняли определенные работы, разрешенные в тюрьме. Но «специальные заключенные» жили в отдельном крыле тюрьмы, которое скорее напоминало небольшую гостиницу, чем тюрьму. Заключенных там содержали не в камерах, а в отдельных хорошо обставленных комнатах. Заключенные в любое время могли встречаться в, большой гостиной, беседовать, играть в карты и петь под аккомпанемент рояля. Им разрешалось в любое время дня ходить друг к другу в гости и вообще по всему крылу, а также разводить цветы и выращивать фрукты и ягоды на тюремном участке (но здесь были ограничения).
Кроме того, «специальные заключенные» носили не тюремную одежду, а свое собственное платье, и это было очень важно с психологической точки зрения, особенно для женщин. Заключенные могли также употреблять косметику и курить. Тем, кто имел деньги, разрешалось открыть счет в банке. Через своих горничных заключенные могли покупать книги, сигареты и предметы косметики. Голландское правительство в Лондоне разрешило Луизе покупать и некоторые предметы роскоши, которые так много значат для женщин, особенно для таких молодых и красивых, как она,
Таким образом, условия, созданные для «специальных заключенных», были намного лучше тех, в которых содержались обычные заключенные. Но и позолоченная клетка остается клеткой. На мой взгляд, женщины до сих пор не приобрели «общественных» качеств мужчины. Они обычно затевают мелкие ссоры и интриги и быстро разделяются на враждующие группы. Из-за ничего возникают новые ссоры, и без видимых причин развивается взаимная ненависть. В нормальных условиях это не так страшно, но если женщины не имеют определенных занятий, последствия могут быть очень серьезными. «Специальные заключенные», я говорю о женщинах, имели массу свободного времени. Многие из них жили на нервах или же были морально неустойчивыми, о чем говорили их политические взгляды. В общем, женщины жили в накаленной атмосфере, и было достаточно одного необдуманного слова или жеста, чтобы вспыхнул пожар. Так, несколько женщин, как мне стало известно позже, соперничали, стремясь добиться расположения Луизы, которая своей красотой и таинственностью положения быстро привлекла всеобщее внимание. Те из них, которых она отвергла, стали ее врагами и делали все возможное, чтобы отравить ей жизнь. Нервы у Луизы были напряжены до предела, и это объяснялось тем, что она находилась в полной неизвестности. А мелкие и пустые ссоры только усиливали ее нервное напряжение.
Те, кто читал мою книгу «Охотник за шпионами», вероятно, помнят, что долгое время я вел напряженную работу, очень много ездил и в результате зимой 1944 года мое здоровье сильно пошатнулось. Армейский врач нашел у меня быстро прогрессирующий рак и сказал, что мне осталось жить всего несколько месяцев. Я сразу же вылетел в Лондон, чтобы привести в порядок свои дела. Однако мой лечащий врач опроверг диагноз, поставленный армейским врачом. Несколько месяцев настоящего отдыха поставили меня на ноги.
К марту 1944 года я чувствовал себя значительно лучше, и меня даже стало раздражать вынужденное безделье. Война близилась к концу, а я сидел в Лондоне, рискуя пропустить самое интересное. Я написал рапорт командованию, в котором просил дать мне в Лондоне какую-нибудь нетрудную работу, пока здоровье мое окончательно не восстановится и я не смогу выехать в зону боев. Мне поручили расследовать дело Луизы, которую все еще держали в тюрьме. В сопровождении высокопоставленного голландского чиновника, который в дальнейшем присутствовал на всех допросах Луизы, я отправился в тюрьму, где имел с ней первую беседу.
Перед этим я бегло ознакомился с ее делом по досье, которое было прислано из Рима. Однако я всегда считал, что не имеет смысла знакомиться с деталями дела подозреваемого до первого допроса. Ведь известно, что даже очень опытные наблюдатели редко представляют объективные донесения. Любое донесение в той или иной степени отражает личные взгляды человека, составившего его. Поэтому, знакомясь с каким-нибудь делом по документам, составленным кем-то, вы рискуете попасть под влияние выраженных в них взглядов и начать следствие, имея предвзятое мнение. Вот почему из написанных донесений я всегда предпочитал брать только суть дела, которая служила основой для допроса. Итак, я знал суть дела Луизы, но никак не ожидал увидеть то, что увидел, войдя в комнату для допросов. Луиза действительно была поразительно красива. Чувствовалось, что она очень следила за собой, и поэтому выглядела прекрасно. Ее скромная прическа еще более подчеркивала красоту ее лица. На ней было очень простое платье, но оно удивительно шло к ней. Легкий и приятный запах ее духов наполнял комнату. Она поздоровалась с нами с уверенностью хозяйки, принимающей гостей в своем доме. Я невольно вспомнил, что около трех лет она находилась под арестом, а более двух лет провела в закрытой шпионской школе, где ей дважды грозила смерть. Все это время она находилась в состоянии такого сильного нервного напряжения, которое могло свести с ума любого человека. И я не верил своим глазам, видя достоинство, с которым она держалась.
Из первой беседы, которая длилась несколько часов, я узнал о всех тех фактах, которые изложены в этой главе. Луиза не пыталась уклониться от ответа, когда мои вопросы были слишком прямыми. Она подробно рассказала мне о своих любовных связях — с инструктором шпионской школы и с ее непосредственным начальником в Риме. Она не пыталась умалить значение этих фактов, которые были явно не в ее пользу, но на протяжении всей нашей беседы хладнокровно и упорно настаивала, что, хотя факты и против нее, она никогда не верила в победу Германии и не делала ничего, чтобы помочь немцам.
Я допрашивал Луизу несколько раз, чтобы уточнить некоторые детали, оставшиеся неясными после первой беседы, и чтобы заставить ее повторить свой рассказ снова: она могла допустить незначительную неточность и это говорило бы о том, что ее рассказ в какой-то степени является вымыслом. Но она повторяла одну и ту же историю, несмотря на мои попытки поколебать ее уверенность в себе. И чем больше деталей я узнавал, тем больше я понимал, каким запутанным и даже неразрешимым было дело Луизы. В фактах, которые говорили в ее пользу, имелись детали, которые были против нее, и наоборот, в отрицательных фактах было что-то, говорившее в ее пользу. После долгих размышлений я пришел к выводу, что это дело останется нерешенным. Я не мог ответить на вопрос «друг или враг?» и поэтому решил пока оставить это дело. 15 мая 1945 года я вылетел в Голландию, чтобы доложить, что я здоров и готов приступить к исполнению своих обязанностей. Война в Европе только что кончилась, и штаб главного командования союзных войск больше не нуждался во мне. Поэтому меня назначили начальником отдела по расследованию «специальных дел» в бюро национальной безопасности Голландии, которое находилось в стадии комплектования. Схевенингенская тюрьма, в которую четыре с половиной года назад немцы заключили Луизу, находилась в ведении канадской администрации. В одном из корпусов этой тюрьмы я и расследовал «специальные дела». Это были дела об агентах-двойниках, участниках пятой колонны, известных предателях и коллаборационистах. В одну из камер этого корпуса позднее заключили Линдеманса, который предупредил немцев о высадке парашютного десанта в Арнеме. Являясь начальником отдела по расследованию самых трудных и важных дел, я был единственным голландцем, которому разрешалось входить в «Апельсиновую гостиницу», как называли эту тюрьму.