Несколько дней спустя, после того как мы на лайнере покинули Сан-Педро, я разговорился с одним престарелым джентльменом: между прочим, я спросил его, что он намеревается делать на Гавайях. Его ответ заинтересовал меня:
— У меня сын работает там портным и хочет возвратиться в наш филиал в Лонг-Биче, так как у него много заказов на форму с двух кораблей, возвращающихся в Штаты. Я буду вести наши дела на Гавайях, пока он отсутствует.
— Неужели? А какие корабли возвращаются? — спросил я безразличным тоном.
— Один «Солт Лейк Сити», а другой «Пенсакола». Они уйдут два дня спустя после нашего приезда.
Тут он остановился, заметив мое изумление. Затем спросил:
— Вы, кажется, удивлены; возможно, вы заинтересованы в одном из них?
— Видите ли, — ответил я, — я направляюсь принять командование «Солт Лейк Сити». Где вам сообщили эту новость и насколько все это точно?
— Если уж сын приглашает меня к себе, значит — это правда.
— А не говорил ли он вам, что подобные известия нельзя разглашать? — спросил я.
— Нет. Это, кажется, всем известно.
— Спасибо, сэр. Будем надеяться, что вы ошибаетесь, — сказал я.
Еще до своего приезда в Гонолулу я наметил ряд, мер по укреплению дисциплины и сохранению военной тайны на корабле. Позднее, когда я увидел пачки телеграмм матросов в почтовом отделении в Гонолулу с указанием названий своих кораблей в качестве обратных адресов и узнал, что эти телеграммы читали японцы, мне вдвойне было приятно видеть, что среди телеграмм нет ни единого упоминания о «Солт Лейк Сити». Я доложил о телеграммах с указанием кораблей командующему, и вскоре были приняты соответствующие меры.
В конце трехмесячного капитального ремонта в доке Маре-Айленд я узнал, что моего старого знакомого адмирала Китисабуро Номура, которого я впервые встретил в Токио в 1920 году, когда он занимал пост начальника японской военно-морской разведки, назначили послом в Вашингтон. По пути в Вашингтон он, как я и ожидал, остановился в Сан-Франциско. Возможно, адмирал знал, что я в Сан-Франциско, ибо по приезде он спросил у адмирала А. Дж. Хервурна, в то время коменданта 12-го военно-морского округа, как можно встретиться со мной. Тем временем я переговорил с адмиралом Ричардсоном относительно предполагаемой встречи с Номура и сказал, что, если нет возражений, я желал бы говорить с новым послом конфиденциально, чтобы установить по возможности цель его миссии. Адмирал Ричардсон попросил меня прислать ему потом копию доклада о беседе, который я составлю после нашего разговора.
Когда я прибыл в номер Номура на четвертом этаже отеля «Фармонт» 7 февраля 1941 года, адмирал удивил своих помощников, приказав им удалиться. Это противоречило японскому обычаю; адмирал еще раз доказал, что всегда готов отбросить формальный этикет своей страны и действовать, так же как и думать, по западному образцу. Наша беседа продолжалась полтора часа, мы обсудили много вопросов, и все они касались напряженного положения в военной и политической областях. Несколько раз я спрашивал, не хочет ли он прервать беседу, но он настаивал на продолжении разговора. Адмирал Номура был удивительно откровенен, и, когда я ему сделал комплимент на этот счет, он мне ответил, что я один из двух человек в США, кому он может открыть свое сердце. Вторым оказался адмирал Вильям В. Пратт, бывший начальник военно-морских операций. Я получил приятный ответ на мой комплимент, хотя и понял, что Номура — дипломат не только по званию, но и по существу.
Во время нашей беседы Номура рассказал мне о настроениях части японского главного командования. Номура заявил:
1. Его миссия заключалась в том, чтобы предотвратить вооруженное столкновение между Соединенными Штатами и Японией из-за возникших разногласий.
2. Япония полностью изменила свои взгляды на Китай, и скорейшее заключение мира необходимо для обеих стран.
3. Подписание пакта стран оси произошло при резком разногласии различных группировок внутри Японии; сторонники пакта имели небольшой перевес. Скоро ошибку осознали, но пакт был уже заключен. Он должен был изжить себя сам.
Адмирал извинился за деятельность экстремистов в Японии. Когда же я рассказал ему о деятельности экстремистов во французском Индо-Китае и Сиаме, он ничего не ответил и задумался. Казалось, его беспокоило растущее влияние экстремистов, и он не знал, как уменьшить его в обострившейся международной обстановке.
После беседы с Номура я сделал ряд выводов. Прежде всего я понял: в Японии сожалели о том, что страна состоит в блоке государств оси и что правительство крайне заинтересовано в прекращении авантюры в Китае; Номура послали в Вашингтон с тем, чтобы использовать посредничество американского правительства и положить конец изнурительной войне в Китае. Кроме того, он должен был попытаться предотвратить наложение эмбарго на нефть и другие важные товары, экспортируемые Соединенными Штатами в Японию, и просить пересмотреть списки товаров, на которые эмбарго уже наложили.
Он откровенно говорил о возможной войне между Японией и США. В 1921 году он высказал мне мысль, которую повторил теперь, двадцать лет спустя: «Такой конфликт покончит с Японией, как с великой державой, он также потребует больших жертв от США». Мне кажется, его заявление можно считать историческим и полным глубокого смысла. «Война с Соединенными Штатами приведет к гибели японской империи», — повторил он.
Тема войны с Китаем превалировала в нашей беседе с адмиралом Номура. Из времени, которое мы уделили обсуждению этого вопроса, и интереса, проявленного адмиралом к данной проблеме, я решил, что эта проблема занимала умы японских военных и политических руководителей. Но казалось, нет конца японской авантюре в Китае. Чан Кай-ши был глух к сладкоречивым увещеваниям японских посланцев мира как никогда, США поддерживали его больше морально, чем материально, ибо, посылая огромное количество подбадривающих заявлений в Чунцин, мы в то же время экспортировали в Японию важные военные материалы, несмотря на эмбарго, введенное на многие товары в конце 1940 года вслед за подписанием трехстороннего пакта.
Если бы и потребовалось подтверждение моих мрачных мыслей, то этот пакт являлся именно таким подтверждением. Номура удивительно откровенно высказывал свое отрицательное отношение к пакту, но то же делали и другие японские политики в беседах с нашими дипломатами в Токио. Например, в мае 1940 года премьер адмирал Ионаи уверял советника нашего посольства в Токио, что Япония не присоединится к германо-итальянскому пакту, пока он премьер. Но ему пришлось уйти в отставку из-за своих взглядов. А несколько месяцев спустя, несмотря на заверения предыдущего премьера, новый кабинет Коноэ 27 сентября 1940 года подписал трехсторонний пакт. Особенно я заинтересовался заявлением Номура о том, что дипломатическая машина стран оси щедро смазывалась из неограниченных фондов Германии, и немало пришлось дать взяток, чтобы «позолотить ручку» японским дипломатам, которым предстояло подписать пакт. Я не мог поверить, что можно подкупить императора или Ионаи, но, тем не менее, оба они восхваляли пакт как великий и благородный союз. Император даже вспомнил о древней японской легенде «Хакко Итиу», выдаваемой за указание Дзимму Тенно — первого потомка Богини Солнца, который жил в VI веке до нашей эры. Согласно этой легенде императорский дом Японии должен «объединить под одной крышей восемь углов света»; фактически это является требованием достижения Японией мирового господства.
Невозможно было узнать о секретных статьях трехстороннего пакта, но не возникало сомнения, что он изобиловал неопубликованными преамбулами и протоколами, обычными добавлениями к военным пактам, заключаемым воюющими странами со своими будто бы нейтральными союзниками. Когда я попытался заговорить с Номура на данную тему, он заявил, будто ничего об этом не знает, но уверен, что пакт не содержит никаких положений, кроме опубликованных в печати.
Сотрудничество между Германией и Японией становилось все теснее не только в политической, но и в военной области. Из секретных сообщений наших агентов в Германии мы узнали, что туда посылается огромная японская военная миссия, но особенно меня удивил тот факт, что ее возглавлял адмирал японского флота, второй Номура, Наокуни Номура. Таким образом, Япония вела двойную игру: одного Номура послали в США с разговорами о мире, а другого — в Германию обсудить вопросы войны. По сообщению наших агентов, Наокуни Номура не держал в секрете своих симпатий. Фактически его действия в рейхе указывали на то, что он рассматривал себя активным союзником немцев в их войне против Англии. Он даже участвовал в одной боевой операции немецкой подводной лодки и временно командовал лодкой во время потопления английского торгового судна, причем нападение было совершено без предупреждения. В какой-то мере эта поездка явилась торговой вылазкой: японцы стремились закупить как можно больше немецких военных изобретений и новых видов секретного оружия. Нацисты, надеясь сделать из японцев активных, но нейтральных союзников, стали кредиторами последних, открыв перед ними свои арсеналы, и снабдили японцев всем, чего те желали. Список закупок, сделанных Наокуни Номура, говорил сам за себя: эти закупки не предназначались для мирной экономики — они предвещали скорую войну.