«Безусловно, Германия учла все, чтобы добиться победы?» — спросил испанец.
«Ничего она не учла!» — ответил Канарис.
Глава 9 АДМИРАЛ ПОМОГАЕТ ДАМЕ
Фюрер радовался быстрому продвижению своих войск. Вдоль всего фронта от Балтийского моря до Галиции 56 пехотных и 9 танковых дивизий прорвали польскую оборону, удерживаемую 30 дивизиями польской армии. Немецкая авиация наносила бомбовые удары по коммуникациям польских войск, а немецкое население Польши, руководимое агентами Канариса и гестапо, поддерживало наступление, совершая акты саботажа и диверсий.
Уцелевшие польские дивизии, не уничтоженные или не окруженные возле границы, отступали по направлению к Варшаве. Однако севернее Лодзи и у Радома некоторые из них были окружены, а остальные начали поспешно отходить через реку Сан к Львову и к румынской границе.
Теперь перед немцами встал вопрос, подвергнуть ли столицу Польши бомбардировке или длительной осаде. Фюрер в своем стремлении уничтожать все, что только можно, приказал разрушить Варшаву.
Адмирал Канарис встретился с Гитлером 12 сентября, когда специальный поезд фюрера остановился в Ильнау, в Силезии. Вместе с Гитлером были Риббентроп, генералы Кейтель и Иодль.
Канарис прибыл в Ильнау, чтобы доложить Гитлеру о передвижениях французской армии, которая вела разведку немецкой обороны в Саарском бассейне. Если бы в тот момент Германия встретила сильное сопротивление на востоке, а Франция захватила бы Саар, немецкому военному потенциалу был бы нанесен значительный удар.
В поезде Гитлера имелась оперативная комната, увешанная картами. Там Канарису и. Лахузену пришлось выслушать Риббентропа.
Только мы вошли в оперативную комнату (писал адмирал в своем дневнике), как министр иностранных дел Риббентроп высказался о том, как может быть завершена политически германо-польская война.
Потом заговорили о роли пропагандистских рот. В то время как эти роты будут «перевоспитывать» польский пролетариат, гестапо займется уничтожением польской интеллигенции, государственных деятелей и аристократии.
Я выразил Кейтелю свое беспокойство по поводу запланированного массового уничтожения поляков, особенно духовенства и аристократии. В час расплаты мировая общественность привлечет вермахт к ответственности за эти злодеяния.
Кейтель ответил, что фюрер уже принял определенное решение. Гитлер со всей ясностью сказал, что если армия не будет готова к подобным действиям, то этим займутся эсэсовцы и гестаповцы. В каждом воеводстве Польши кроме военного губернатора будет и гражданский губернатор, перед которым будет стоять задача уничтожения людей.
Затем я заявил, что бомбардировка Варшавы нанесет чувствительный удар германскому престижу во всем мире.
«Такие действия, — ответил Кейтель, — решаются фюрером и фельдмаршалом Герингом. Они часто говорят друг с другом по телефону. Иногда они меня информируют о своих беседах, но не всегда».
Внезапно во время разговора в вагоне появился Гитлер и,спросил, какие новости о действиях на Западном фронте привез Канарис.
Я ответил, что, согласно последним разведывательным данным, французы сосредоточивают войска и артиллерию и готовятся к методическому наступлению в районе Саарбрюккена, и коротко доложил также о направлении этого наступления.
«Я не могу себе представить, что французы будут наступать в районе Саарбрюккена, — заметил Гитлер. — У нас там самая мощная оборона, и они на своем пути встретят вторую и третью линии обороны, которые намного сильнее первой. Я, напротив, считаю лесные массивы в районе Бьена и Палатината самыми слабыми местами нашей обороны. Хотя противник и полагает, что наступать в лесных районах бесполезно, я придерживаюсь другой точки зрения.
Французы могут пойти на риск и форсировать Рейн, но мы и там готовы к этому. Вряд ли они предпримут наступление через Бельгию и Голландию. Это будет нарушением нейтралитета этих стран. Во всяком случае, французам потребуется значительное время для подготовки большого наступления».
Кейтель и Иодль согласились с фюрером. Иодль добавил, что Франции нужно будет по крайней мере три или четыре недели на сосредоточение артиллерии, прежде чем она сможет вести наступление в большом масштабе. Поэтому французы не выступят до октября.
«А в октябре уже холодно, и это хорошо, — продолжал Гитлер. — Наши войска будут находиться в железобетонных сооружениях, в то время как французам придется действовать на открытой местности. Но даже если французы прорвут в каком-нибудь слабом месте нашу оборону, мы используем такие средства, которые лишат их и зрения, и слуха. Им остается поэтому только путь через Голландию и Бельгию. Хотя я и не верю в возможность этого, однако мы должны быть готовы, ко всему».
Мы часто посмеивались над интуицией Гитлера, но в военном календаре 1939 года она оказалась верным ориентиром. Это был как бы период некоторого просветления сознания сумасшедшего. В те дни Гитлер и Кейтель видели в Канарисе только излишне осторожного пессимиста. Больше они ни в чем его не подозревали.
Адмирал покинул эту компанию вампиров, получив приказ усилить наблюдение за нейтральными странами. Он возвратился в Берлин. Посол Гассель[41] заметил в своем дневнике, что Канарис был подавлен ужасами, которые ему пришлось увидеть в Польше. Вскоре начальник абвера опять выехал из Берлина, на этот раз в Познань, чтобы получить как можно больше сведений о Польше и лично ознакомиться с наиболее интересными разведывательными трофеями.
Я думал, что к этому времени все нити между Англией и Германией уже были порваны и Канарис не мог поддерживать какие-либо личные контакты с англичанами. После войны я встретился с одним польским дипломатом, моим старым другом по Берлину, и спросил его, что он думает по этому поводу.
«Мне кажется, я смогу найти ответ на ваш вопрос, — сказал он. — Хотите встретиться с мадам Д.? Она знала Канариса в те дни».
Мы подъехали к небольшому дому в Сюри, где поселилась после войны одна польская семья. Мой друг представил меня хозяйке дома, печальной женщине с темными волосами и карими глазами. Она угостила нас чаем. Когда я спросил ее о Канарисе, она заговорила тихо, но уверенно.
«Я попрошу вас не упоминать мою фамилию и не писать ничего такого, что могло бы раскрыть мою личность. Я никому не говорила о своих злоключениях, поэтому я хочу рассказать вам сейчас все и никогда больше к этому не возвращаться. До войны я с мужем жила в Берлине. В доме нашего военного атташе мы встречались с некоторыми немецкими генералами и адмиралами. Я хорошо помню адмирала Канариса, он выделялся среди других. Адмирал не был чопорным, говорил тихим, мягким голосом и относился к нам дружелюбно. Конечно, я тогда не имела никакого представления о деятельности адмирала.
Война застала меня вместе с детьми в Южной Польше, возле Люблина, в старом доме моих родителей. Обстоятельства вынудили меня идти на запад. Какие-то жулики ограбили нас и украли мою сумку, в которой находились мой паспорт и деньги. Первые же немецкие офицеры, встретившиеся нам, поинтересовались, кто мы такие. Когда я заявила о своей дипломатической неприкосновенности, они потребовали, чтобы я назвала фамилии немцев, которые могли бы удостоверить мою личность. Я назвала фамилии двух немецких генералов, моих знакомых по Берлину. Потом, вспомнив о приятном небольшого роста морском офицере, я добавила: «...И адмирал Канарис».
Немецкому офицеру не удалось скрыть удивления, когда я назвала эту фамилию. Он сразу же изменил отношение ко мне. Сказав, что, к сожалению, не может выдать мне пропуск, он предложил мне сесть в военную машину, направлявшуюся в Познань.».
Там мадам Д. оказалась среди многих других беженцев, ожидавших установления своей личности. Но ей не пришлось долго ждать. Через некоторое время один из офицеров абвера приказал ей следовать за ним к стоявшему на путях поезду.
«Разве адмирал не может установить мою личность здесь?» — спросила мадам Д., не желая входить в вагон.
«Ему будет неудобно говорить с вами среди этих людей».
Когда она вошла и увидела адмирала, ей стало ясно, что он крупный начальник, обладавший большой властью. Мадам Д. всегда сохраняла хладнокровие, но, встретив здесь адмирала и вспомнив о прошлом, она заплакала.
«Наша армия разгромлена! — воскликнула она. — Боюсь, они не дрались как следует».
«Не огорчайтесь, — мягко ответил адмирал. — Поляки дрались храбро. Просто уровень механизации в нашей армии намного выше, чем в польской, и ваши солдаты не могли устоять перед превосходящими силами. Вы, должно быть, подумали об оставшихся в живых польских солдатах и офицерах, отступающих на юго-восток? Но вы не должны стыдиться этого, они вели ожесточенные бои на севере и западе».