«Я пробуду здесь один-два дня и хотел бы встретиться с Вами». Открытка была подписана «Ките» — так называли фон Галема в детстве, и об этом знал английский резидент. Открытка прошла цензуру, не вызвав подозрений.
Посланцу адмирала не пришлось долго ждать: ожидаемый визитер пришел к нему в номер на следующий же день. Возвращаясь в Берлин, Галем рассказал об этой встрече своему другу из центральной группы армий, которая готовилась к грандиозному вторжению в Россию.
Немцы ничего не сообщили русским о начале войны. Не сделал этого и немецкий посол в Москве фон Шуленбург[62]. Канарис же предпочел, чтобы сведения об. этом попали прежде всего к англичанам. Он всегда считал существование большевистского режима самым большим несчастьем в мире, хотя он и не одобрял решения Гитлера совершить нападение на Россию. Ему было известно, что его идея создания независимой Украины и заключения союза с русским народом против его большевистских руководителей не находила поддержки у Гитлера, Риббентропа и Розенберга. Канарис знал также, что политика нацистов — это заранее рассчитанное истребление людей. Советские комиссары подлежали расстрелу. Эсэсовцы должны были уничтожать всех евреев, разрушать города и деревни.
Большинство немецких генералов безропотно, с чисто профессиональным равнодушием приняли «план Барбаросса», благодаря которому можно было проверить на опыте действия на широком фронте целых групп армий. Генералам предоставлялась полная свобода маневра. Они на практике могли проверить все теории Канн, классической битвы периода Пунических войн, о которой грезили все немецкие генералы. В этой битве Ганнибал со своими карфагенянами окружил и полностью уничтожил огромные превосходящие силы римлян.
22 июня 1941 года вскоре после полуночи началось вторжение в Россию...
* * *Великобритания предполагала осенью 1941 года оказать России помощь оружием. Но немецкие армии так быстро продвигались к Москве, что казалось, эта помощь придет слишком поздно. И английские министры не торопились посылать оружие. Чем ближе немцы подходили к Москве, тем больше была уверенность союзников в том, что столица должна вот-вот пасть.
Мне говорили, будто английская разведка имела сведения, что Канарис был впереди немецкой армии, когда она продвигалась к Москве. И он предупреждал верховное командование, что они не достигнут советской столицы, «никогда не достигнут Москвы», — процитировал мне английский офицер разведки слова из одного доклада Канариса.
«Точно такое же предупреждение сделал адмирал и в следующем году — перед началом наступления на Кавказ. Он предсказывал, что немцы никогда не достигнут намеченных целей. Но верховное командование не хотело верить ему», — сказал мне этот офицер.
Это сообщение полностью соответствует информации, полученной из других источников. Осенью 1941 года Канарис вернулся с русского фронта в Берлин, а оттуда направился в Берн, где узнал, что немцы вплотную подошли к Москве.
«Если русская армия дезорганизована и истощена, — говорил он мадам Д., — то и мы находимся в подобном же состоянии. Мы оторвались от наших баз снабжения; наши транспортные возможности недостаточны, чтобы обеспечить снабжение наших войск, ушедших далеко вперед. Возможно, положение России ужасно, но вряд ли оно может быть тяжелее нашего».
И на этот раз высказывание Канариса сразу же стало известно англичанам.
После провала наступления на Кавказ в 1942 году началась зимняя кампания у Сталинграда, Вероятно, болгарскому царю Борису стало не по себе, когда он получил сообщение об этом. Здесь я несколько забегу вперед, чтобы закончить рассказ о болгарском царе. 31 марта 1943 года Гитлер снова вызвал его в Берхтесгаден с целью получить от него заверения в том, что Болгария окажет сопротивление продвижению союзников через Турцию. Борис, вернувшись в мае в Софию, через своего посла в Анкаре начал тайные переговоры с Турцией. Он рассчитывал заключить с Турцией пакт о вооруженном нейтралитете, который дал бы возможность Болгарии немедленно выйти из войны. Одновременно он явился бы определенной компенсацией для Германии, так как гарантировал бы ее от наступления союзников через Малую Азию. Но когда после переговоров болгарский посол вернулся в Софию, начальник немецкой разведки в Болгарии получил полный отчет о его докладе благодаря записи через микрофон, который немецкому агенту удалось установить в болгарском министерстве иностранных дел.
— Неужели это возможно? — спросил я Леверкюна, немецкого резидента в Турции, имевшего непосредственное отношение к этой истории.
— Это возможно не только в Болгарии, — ответил он с улыбкой, — подобный же случай произошел и в Турции. Турецкие генералы, обсуждая турецко-болгарский пакт, высказались против него. Я доложил об этом фон Папену, а он переслал мой доклад в Берлин.
Вальтер Хуппенкотен, расследуя позднее политическую деятельность Канариса и абвера, указывает, что адмирал встречался с царем Борисом всего за неделю до его смерти. Оказалось, что Гитлер снова предложил Борису приехать в Германию в августе для дальнейших переговоров. И Борис действительно прибыл туда, несмотря на распространяемые в то время слухи, будто царь отклонил приглашение Гитлера. Одновременно в Германию вызвали и генерала Антонеску для обсуждения вопроса о позиции Румынии. Возможно, вызов Бориса и Антонеску явился следствием донесения, посланного Леверкюном из Стамбула. Последний поддерживал контакт по политическим вопросам с Джорджем Ирли, и это позволило ему получить некоторые сведения о другой, тайной деятельности американского представителя. И когда Ирли уже считал, что он успешно закончил свою нелегкую миссию в Болгарии, Леверкюн одним ударом разрушил все его труды.
«В американском и английском посольствах изменилось мнение о Джордже Ирли, — писал Леверкюн в мае 1943 года послу фон Папену и своему непосредственному начальнику в абвере полковнику Гансену. — Ирли удалось добиться соглашения между Соединенными Штатами и Болгарией. Эти переговоры велись частично в Стамбуле, но главным образом через людей Ирли в Софии. В основе соглашения лежит признание, что Болгария проводила свою политику под давлением Германии и что впредь она будет придерживаться полного нейтралитета. Как только давление со стороны Германии прекратится, Болгария полностью эвакуирует войска из оккупированных ею районов Греции. Американский военный атташе в Турции сообщает, что это соглашение стало возможным лишь благодаря дипломатическому искусству Ирли, который был непосредственно связан с Рузвельтом. Личное письмо президента, начинающееся словами «Мой дорогой Джордж», вызвало большое возбуждение в американском посольстве. Пока еще не решено, кто подпишет это соглашение от имени Болгарии. Подобное же сообщение имеется и в отношении Румынии». Поэтому не вызывает удивления факт, что Гитлер пригласил Бориса и Антонеску в Германию. Вальтер Хуппенкотен в своем отчете о деятельности абвера[63] упоминает о посещении Канарисом Софии незадолго до роковой болезни царя. Но он не приводит никаких подробностей об этом визите, очевидно подозревая, что Канарис вел с Борисом какие-то разговоры на политические темы.
Я считаю вполне допустимым, что начальник абвера посоветовал Борису заключить мир с союзниками, как только это станет возможным. Леверкюн, когда я высказал свое соображение, с некоторым колебанием согласился со мной. Но в конце августа царь Борис неожиданно умер. В 1945 году его брат принц Кирилл выступил с кратким заявлением на суде над военными преступниками, утверждая, что царь Борис был отравлен эсэсовцами, снабдившими его неисправной кислородной маской во время обратного полета из Берхтесгадена. Однако Кирилл не смог привести каких-либо доказательств своего обвинения. Леверкюн, хорошо знавший своих коллег по абверу в Софии, не поверил в версию об убийстве царя Бориса. Он сказал мне, что болгарские доктора установили причину его смерти. Борис умер от сердечного приступа, принимая ванну.
Было ли очень сильным влияние Гитлера на болгарского царя или же он считал, что стены его дворца недостаточно прочны и не защитят его от агентов абвера? Во всяком случае, будучи даже на смертном одре, Борис шептал, что он твердо верит в окончательную победу Адольфа Гитлера. Его предсмертные слова были переданы в Берлин. Их хорошо запомнил Леверкюн, повторивший их мне семь лет спустя.